— Какой горох, деда? Вот горох. А это дерево, чудное.
Я сказала, что это грецкий орех, его привезла с Украины моя бабушка, Вера Демидовна. Мужчина задохнулся воздухом, закашлялся, а вечером пришел снова — знакомиться. Завел осторожно, издалека: «Я вот гляжу, а вы ведь тоже... и давно?» Бабушка занервничала, вышел дед. Был странный разговор из недомолвок под лютым взглядом, полным неприязненного страха. Гость быстро съежился, посерел и исчез. Дед в злобном молчании уехал в город, а мы с ней впервые остались ночевать в саду. Я спала плохо и почему-то дико боялась, что к нам обязательно ворвутся и обязательно жестоко нас убьют.
Я как-то очень рано начала всего бояться.
До сих пор удивляюсь, как она, всю жизнь проработавшая учительницей русского языка и литературы, так легко и равнодушно рассталась и с учительством, и с литературой. Однажды я застала ее врасплох, спросив: кто твой любимый писатель? Помешкав, она ответила, с упрямой готовностью постоять за свой выбор:
— Некрасов.
— Почему?
— Потому что про нашу крестьянскую жизнь правду писал.
Я была разочарована и уступила без борьбы. Читающей ее я видела и дальше лишь отрывной календарь с лунным циклом для рассады и полива.
Она ушла в сад полностью, не замечая, как меняется жизнь вокруг. Что у соседей на месте навозных куч давно стоянки для машин, а у нас по-прежнему лишь плеть огромной тыквы. Что ее сын и дочь, те самые черно-белые дети из фотоальбома, давно выросли и давно по-взрослому несчастны. Мальчик с обритой головой и смешным чубчиком бросил институт, попал в армию, женился, развелся, снова женился, все так же заикается в присутствии отца, стал редактором газеты, из которой она вырезает лишь телепрограмму. Девочка с кукольным лицом и печальными глазами по-прежнему называет родителей на «вы», окончила два вуза, тоже развелась, уничтожила все фотографии бывшего мужа и незаметно преуспела в науськивании дочерей на первый выбор: «Кого больше: папу или маму?»
Орех замерз, дед вырубил его со злобной радостью. Слива засохла и тоже отправилась в огонь. Две вишни, выросшие несуразными метлами, зацвели лишь в год ее инсульта, дав только горсть черных и неожиданно огромных сладких ягод.
Сейчас я понимаю, что это была черешня. Да, сейчас я это понимаю. Все-таки хорошо, что я сюда приехала, пусть и через четверть века.
— Школу она лучше всех окончила, еще успела в Киев съездить и поступить на бухгалтера. Жених у нее был эстонец. Долго дружили, все думали, что поженятся. Когда совсем близко подошло, они корову взяли и всей семьей ушли в лес прятаться. К зиме обратно вышли: брат ее младший с фронта убежал, вернулся, так в погребе всю войну и просидел. Бабушка твоя немецкий очень хорошо знала, вот мама ее и уговорила в комендатуру пойти переводчиком, справки выдавать. А в 1943-м отправили ее подальше, в Пятигорск, переждать к тетке. Мало ли, кто по злобе мог сообщить куда — жизнь испортить. Там она с дедушкой твоим и познакомилась...
Я сижу на грядке с чесноком, обламываю белесые стрелки, выдираю сорняки, не замечая, как пальцы все глубже уходят в землю. От траурной каймы под ногтями меня начинает тошнить, и дурнота и растерянность зажимают шею чем-то кисло-металлическим, вроде собачьего ошейника. Я выпячиваю подбородок вперед и смотрю вдаль: на холод кудрявых облаков и желтый купол с крестом.
Бабушка? Моя бабушка? Она, громко и по слогам читавшая название стирального порошка Henko как «Не... п... ко?». Она, подкладывавшая мне «Молодую гвардию» на полку к «Войне и миру»? Она, похороненная с ярым коммунистом, замполитом-танкистом, в одной могиле?
Левая сторона улицы, грецкий орех, метлы черешен, дом под зеленой крышей. Все как у нас, но только здесь все по-настоящему большое. Включая погреб — темную нору прямо в земле, где еще год они ютились всемером, но уже без нее. Судя по карточкам из красного фотоальбома, она тогда уже носила светлые платья и туфли на каблуке.
Точно, ведь я же помню черно-белый снимок: южный парк, молодой офицер смотрит на девушку с гордостью и удивленной нежностью, а у нее на лице восторженный испуг человека, забравшегося на непереносимую высоту и не верящего собственному везению.
Зачем и когда она ему все рассказала? Решила проверить на прочность его любовь?