Эрисман — человек большого сердца и ясного ума. Ученый-гигиенист, много сделавший для России.
Больница его имени и Первый медицинский институт — это целый городок: множество больших и мелких корпусов среди прекрасных старых деревьев времен еще «архиерейской рощи». Когда-то здесь было архиерейское подворье, а еще раньше — в эпоху основания Петербурга — мыза Феофана Прокоповича. Места, богатые воспоминаниями.
До войны И. Д. заведовал в институте одной из кафедр, а теперь назначен сюда директором.
27 августа 1941 года
Ответственный секретарь здешнего Союза писателей Кетлинская обрадовалась мне и тотчас же стала звонить на радио. Я пошла туда прямо из Союза и договорилась, что буду выступать на следующий день.
Передача называлась: «Москва — Ленинграду!»
Я начала ее так:
«Товарищи! Ленинградцы! Граждане города Ленина! Выступая в эту минуту перед вами, мне хочется передать вам привет от Москвы, от моего города, который в эти грозные дни так же мужествен и тверд, как ваш Ленинград. Так же отдает себе отчет о размерах опасности, нависшей над страной. И так же полон веры, что опасность эта будет преодолена, что враг будет разбит. Москва и Ленинград, как сестра и брат, подают друг другу руки, говоря: «Победа — за нами!»
Я цитировала Герцена:
«Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей», — пишет Герцен. А теперь и мы думаем о том, перед сколькими поколениями наших потомков нынешние московские ночи встанут героическим эпосом, развернутся отечественной Одиссеей, русской Илиадой».
Закончила я так:
«Гитлеризм будет уничтожен, сметен с лица земли. А ты, Москва, родная, великая столица, сердце родины и колыбель героев, и ты, Ленинград, город, носящий имя Ленина, краса и гордость страны, — вы будете стоять непоколебимо, как стояли в веках».
Эту мою передачу слышали и слушали многие. Оля Ч. услыхала ее в магазине, в очереди, и таким образом узнала, что я в Ленинграде.
28 августа 1941 года
Сегодня И. Д. встретил знакомого врача одного военного госпиталя, который неделю назад уехал было из Ленинграда. Все это время госпиталь простоял в вагонах на путях, но уехать не смог. И вернулся обратно.
Дорога на Мгу, последняя наша дорога, перерезана немцами. Сама Мга взята чуть ли не на следующий день после нашего приезда.
1 сентября 1941 года
У нас по нескольку тревог в день: десять, пятнадцать. Вернее — одна сплошная тревога с короткими перерывами. Но тихо, даже зениток не слышно. Все происходит где-то там, за горизонтом. Чувствуется, что «юнкерсы» ходят кругами на подступах к городу, а пробиться не могут. Но ведь может наступить такой день, когда они пробьются, как это было в Москве.
И, как назло, необычайно прекрасны тогда были московские закаты. Солнце алым шаром подтягивалось к горизонту. И по мере того как оно опускалось, подымались аэростаты, словно один и тот же механизм заведовал этими спусками и подъемами.
Однажды, помню, луна взошла громадная, во все окно, неестественно розовая, вся какая-то словно восковая. И вмятины на ней как отпечатки пальцев, точно ее держали в горячих руках.
Взяла пишущую машинку и стала спускаться в убежище. Иду по лестнице, а впереди сумасшедшая старуха. У нее умер муж, а она думает, что он остался в квартире. Идет и плачет:
— Он все время был со мной и вдруг отстал. А я еще его пальто надела. Как же он теперь без пальто?
Я сошла вниз. Там какая-то чужая женщина, не из нашего дома, мечется в ужасе, ищет своего грудного ребенка, спрашивает всех — не видел ли кто? А ребенок у нее на руках, в платке.
В часы налетов я свою московскую квартиру не запирала на случай пожара от зажигалок: мой этаж был последний. Кроме того, дежурные по крыше приходили ко мне иногда пить воду.
Как-то я поднялась к себе еще до отбоя. У открытого окна стояли двое из наших жильцов, разговаривая вполголоса. Звезды, особенно блестящие, как это всегда бывает перед рассветом, словно влажные от росы, сияли над кремлевскими стенами. Вдали небо багровело от пожаров.
Я подошла, мы стояли втроем у окна, долго смотрели на это далекое пламя.
4 сентября 1941 года
Была в редакции военной газеты, как раз тогда, когда возвратились с передовых позиций заведующий редакцией, два наших московских писателя и шофер.
Они входят в комнату. Все в шинелях, у каждого за поясом граната. У шофера, идущего сзади, их целых четыре. В руках у него ручной пулемет, который он ставит в угол, между диваном и шкафом, и машинистка, идущая за копиркой, с грохотом роняет его. Хорошо, что пулемет был на предохранителе!