— Хорошо, хорошо, Яковлев, — прервал его Абатуров. — Выражаю вам благодарность…
— Служу Советскому Союзу! — четко сказал сержант.
— Вы можете идти. И вы тоже идите, — сказал Абатуров автоматчику. Когда все вышли, он обратился к Лобовикову: — Допрашивай, я послушаю.
Лобовиков кивнул головой и быстро спросил перебежчика:
— По-русски говорить можете?
— По-русски не говорю, — сказал немец. Он говорил тихо, с усилием произнося каждое слово.
— Ну что ж, будем говорить по-немецки, — вздохнул Лобовиков. — Имя, фамилия?
— Ганс Рехт.
— Часть?
— Первая рота второго батальона. — Затем перебежчик назвал номер полка и дивизии.
Лобовиков взглянул на Абатурова. Номер части был правилен.
— Воинское звание?
— Солдат.
— Сколько лет служите?
— Три года.
— Даже до ефрейтора не дослужились? — вмешался Абатуров. Немец пожал плечами. — Продолжай, — сказал Абатуров Лобовикову.
— При каких обстоятельствах были взяты в плен?
На лице немца выразилось удивление.
— Плен? Я не был взят в плен. Я перешел на вашу сторону добровольно.
— Чем вы можете это доказать?
— Я шел к вам, — повторил немец. — Шел без оружия, руки вверх. — Он поднял руки, как бы показывая, как он шел, но покачнулся и чуть не упал.
— Вы больны, ранены?
— Нет, я… я хочу есть. — И поднял на Абатурова безумные голодные глаза.
Абатуров снял с полки миску с холодной кашей и дал немцу. Тот, схватив миску и не спрашивая ложки, стал пальцами хватать кашу, шумно глотая и облизывая пальцы. Съев кашу, он вытер пальцы о полы шинели.
— Что же, вас голод пригнал? — продолжал допрос Лобовиков.
— И голод. Да.
— Почему? Разве в Грачах нет запасов еды?
— Нет.
— Но ваше командование не собирается капитулировать, наоборот — оно ежедневно пытается вырваться.
— Это попытки отчаяния, — заговорил немец. После еды голос его окреп. — Положение гарнизона безнадежное. Как только начнете штурм, мы будем принуждены сдаться… Или нас всех истребят. Я это предвидел и, понимая наше положение, решил избежать такого конца. Вот почему я здесь. Меня отправят в тыл?
— Торопитесь, — сказал Абатуров. — Разве Грачи не ждут помощи с юга?
— Помощи? — переспросил немец. — Помощи? — Он засмеялся неприятным, отрывистым смехом, от которого желтое лицо его чуть покраснело. — Нас давно предоставили собственным силам.
— Откуда вы это знаете? — живо спросил Лобовиков.
— О!.. Комендант обратился к нам с приказом, там все сказано.
— На что же надеется ваш комендант?
— Комендант в этом приказе, — охотно рассказывал немец, — призывает прорываться энергичнее.
— Но ведь уже были попытки.
— Да, три. Но четвертая будет энергичнее. Гарнизон прорвется.
Абатуров жестом остановил Лобовикова.
— Обязательно прорвется? — спросил он.
— Это не я так думаю, — сказал немец и насупился. — Если бы я так думал, я бы сейчас сидел в своей траншее, а не здесь.
— Так думает комендант? — Немец молчал. — Что говорят офицеры?
— Офицеры говорят, — немец прямо смотрел в глаза Абатурову, — если до завтра не будет штурма, — прорвемся, несмотря ни на какие жертвы. — Абатуров тоже смотрел немцу прямо в глаза. Немец снова засмеялся: — Ну, меня это не касается. Я уже не жертва.
— По-моему, все, — сказал Абатуров Лобовикову.
— Разреши-ка мне, я еще спрошу. Русские в Грачах есть? Или вы их всех…
Абатуров заметил, как на лице перебежчика появилось выражение тупого равнодушия.