Девочка, побледнев, замотала головой, ещё крепче сжав руку Рыжего.
Генерал выразительно покосился на спецназовца, и тот щёлкнул затвором автомата, не сводя холодных глаз с клоуна. Осознавая, что совершенно бессилен что-то предпринять, но в то же время не может выпустить ручонку Лики, отдав её на растерзание этому неадекватному воинственному негодяю, Григорий закрыл глаза. В этот момент раздался какой-то хлопок, похожий на выстрел. Рыжий покачнулся, так и не разжав своей руки, однако не упал и открыл глаза снова. Он увидел, как, скорчившись от боли, на землю завалился автоматчик. Второй охранник коменданта испуганно озирался по сторонам, когда со стороны соседнего дома прозвучало ещё два выстрела. Спецназовец со снайперкой вскрикнул и, уронив свою винтовку, рухнул неподалёку от напарника. Комендант быстро выхватил из кобуры пистолет, но направил его прямо на Лику. Цибела бросилась вперёд, заслонив собой девочку за секунду до того, как генерал нажал на спусковой крючок. Он оглянулся, махнув рукой пилоту, но тот продолжал наблюдать за происходящим из-за блистера своей кабины, не предпринимая попыток прийти на выручку главарю.
Ещё один хлопок – и рука коменданта, сжимавшая пистолет, разлетелась на мелкие ошмётки. Ломов взвыл от боли, осев на землю и продолжая отчаянно жестикулировать пилоту оставшейся здоровой рукой. У Рыжего перехватило дыхание, когда он увидел Цибелу, схватившуюся рукой за пробитую пулей с близкого расстояния грудь. Девушка беззащитно посмотрела на клоуна, попыталась вымученно улыбнуться Лике и упала на асфальт с каким-то наивным и добродушным выражением лица, которое было зачастую присуще ей и прежде. Она осталась неподвижно лежать, с умиротворением глядя в небо, положив руку поверх глубокой раны, из которой хлестнула ярко-алая кровь.
Вертолёт неожиданно оторвался от земли и взмыл в воздух, быстро поднявшись над верхушками сосен и скрывшись из виду в мгновение ока. Из-за двери ближайшего дома появился Кинский. Поигрывая пистолетом в руке, он приблизился к осевшей фигуре коменданта, с перекошенной от боли физиономией придерживающего остаток своей раздробленной пятерни, и хмуро ему ухмыльнулся. Тот в ярости посмотрел на Кинского и что-то невнятно процедил сквозь зубы. К тому времени вокруг собрались остальные обитатели посёлка. Глаза Настасьи и её отца на мгновение пересеклись, тот простёр к ней ладонь здоровой руки, также перепачканной в крови, но она быстро отвела взгляд. На несколько минут воцарилось гнетущее молчание, был слышен только плач Лики, склонившейся над недвижимым телом Цибелы.
В течение короткого времени небо сменило свой цвет на свинцово-серый, сильный порыв ветра неизвестно откуда принёс грозовые тучи, внезапно грянул гром, и над посёлком пролился насыщенный солнечным теплом, ласковый дождь. Долгожданные потоки воды со снизошедших до милости небес спустя несколько месяцев аномальной катастрофической жары наконец-то одарили землю упоительной влагой, смывая с асфальта следы крови, словно оплакивая ещё одну из случайных жертв этого безумного мира.
– Они скоро оживут, – обронил Эрнст, занося топор над головой бездыханного автоматчика.
– Так делай, что должен, – сказал Кинский, не сводя испепеляющего взгляда с коменданта.
Вязов в свою очередь поднял топор над обмякшим туловищем снайпера. Они ударили своими топорами почти одновременно.
– Дочь… – прохрипел генерал, моляще глядя на Настасью.
– Я тебе больше не дочь.
Она равнодушно повернулась и направилась обратно в дом, закинув на плечо обрез.
Расправившись с автоматчиком, Эрнст подошёл к телу Цибелы и, переглянувшись с Рыжим, сказал:
– Я думаю, медлить не стоит.
Тот кивнул, с силой оттянул всхлипывающую Лику от тела и прикрыл ей глаза, прижав к себе.
Эрнст молниеносно обрушил топор на шею Цибелы, но промахнулся. Возможно, его ошибка крылась ещё и в притупившемся лезвии. Ему удалось закончить начатое грязное дело лишь со второй попытки, вызвав отвращение на лицах остальных свидетелей этого действа, напоминающего средневековую экзекуцию.
– Ну что, – проговорил комендант, – теперь, может быть, так же грохнешь и меня, мясник?
– Мы не беспредельщики, генерал «мёртвая голова», – презрительно ответил Кинский. – Нет, сначала тебя расстреляют по закону военного времени. Если честно, я бы вывесил твою башку на частоколе у главных ворот в назидание всем остальным.