– Вы только представьте, а я три дня назад её искал, – шутливо прокомментировал клоун, обращаясь к публике.
Видимо, не столько его стандартная шутка, сколько идиотское, ничуть не наигранное выражение лица его «партнёра» вызвало буйных хохот у присутствующих, и особенно у Лики, без устали хлопавшей в ладоши с самого начала этого незатейливого циркового представления, потому что для неё это и в самом деле было в диковинку.
– Господа, а теперь я бы хотел показать вам трюк, которому рукоплескали в Амстердаме, Лондоне и Токио! Смертельный номер! Вы такого ещё не видели, слабонервных просим удалиться! Но для осуществления этого трюка мне нужны вот эти три топора, – он указал на орудия, висевшие на стене над стойкой.
Солдаты озабоченно переглянулись, но толстяк кивнул:
– Конечно! Они в вашем распоряжении.
Приставив стремянку, один из солдат снял топоры и передал их клоуну.
– Господа, прошу отойти подальше, поскольку это очень опасно, – сказал Рыжий. – Одна ошибка может закончиться трагедией.
Когда зрители отошли на почтительное расстояние, топоры один за другим, со свистом рассекая воздух, взметнулись к потолку, в то время как Григорий, не переставая жонглировать, спокойно комментировал:
– Господа, в древности некоторые воины умели прекрасно обращаться с холодным оружием: мечами, булавами и так далее. Армии, в которых они состояли, считались непобедимыми, и битвы заканчивались, не начавшись.
– Высший класс! – воскликнул толстяк, и солдаты одобрительно закивали головами.
– Отнюдь! – ответил Рыжий, закончив жонглировать. – Это только разминка. Три топора – это всего лишь три топора. Есть трюки похлеще. И если вы позволите, я бы хотел снова попросить своего помощника вернуться на сцену.
– Что ещё опять? – с недовольством проговорил Кинский.
– Трюк связан с прицельным метанием острых предметов, поэтому он считается предельно опасным. Я бы хотел попросить помощника…
Сообразив, что собирается предпринять его спутник, Кинский попытался ретироваться, но путь к бегству ему преградили двое рослых верзил в униформе, причём в руках у одного из них появился АК-74. Антон вернулся на сцену уже под конвоем, и пронзил клоуна яростным взглядом. Казалось, Рыжий раздувался от трудно скрываемой радости и торжествующе улыбнулся «ассистенту» холодной улыбкой. Клоун бросил автоматчику моток той самой веревки, которую выудил из-под майки Кинского и попросил надёжно привязать его ассистента к стене, объяснив это тем, что если тот дёрнется или упадёт в обморок в неподходящий момент, то это может стоить ему жизни.
Промучившись несколько минут, солдаты при помощи гвоздей и молотка прикрутили Кинского верёвкой к стене. Поняв, что сопротивление и крики бесполезны, и все его попытки вырваться вызывают не более, чем ехидный смех у всех, кроме разве что испуганной Лики, Антон стоял у стены с видом мученика, во взгляде которого скопилась безграничная ненависть ко всем клоунам мира.
– Я попрошу тишины! – воскликнул Рыжий, замахиваясь топором. – Трюк смертельно опасен, и ни один звук не должен отвлекать от этой живой мишени. Сейчас мой топор вонзится в стену рядом с его головой.
– Рыжий, ты ублюдок! – в ярости крикнул Кинский.
Лика ахнула, в ужасе закрыв глаза ладошками.
На мгновение в помещении воцарилась гробовая тишина, как вдруг толстяк подал голос именно в тот момент, когда клоун собирался метнуть своё орудие в сторону Антона:
– Постойте! У меня один вопрос… к жертве. Прости, циркач, но может так случиться, что я так и не узнаю на него ответ. Что, если у тебя дрогнет рука, и ты ошибёшься?
Клоун вопросительно посмотрел на хозяина, опустив тяжёлый топор. Толстяк вперевалочку подошёл к Антону и, заглянув ему в глаза, прошептал несколько слов, которые никому не удалось разобрать. Видимо, заданный вопрос не слишком понравился Кинскому, поскольку он промолчал, стиснув зубы, ответив толстяку лишь свирепым взглядом.
– Значит, ты не хочешь говорить, – с досадой произнёс уже громче хозяин. – Мы были предельно вежливы и гостеприимны, впустили вас на ночлег, усталых и голодных, а ты собираешься молчать. Так не годится, приятель.
Он оглянулся на клоуна и сказал:
– Разве это не тот самый Кинский из клана Хильштейнов, которого разыскивали по всей стране в первый год Армагеддона, пока судебная система ещё была не полностью разрушена, а тюрьмы ещё закрыты. Его фотографии были расклеены на каждом фонарном столбе, за поимку обещали солидную выплату, его именем пугали детей. Я же прекрасно помню, хоть это и было так давно. Сами Хильштейны назначили за его голову солидную плату. Вы знаете, – он обратился к двум солдатам, застывшим в недоумении, – ведь он поначалу был моим кумиром. Неуловимый Кинский, которого боялись сами братья Хильштейны!.. Но увы, его переплюнул великий Гофман! Вот это был поистине титан! Своё первое произведение, полотно, написанное бледными красками неверной рукой, я посвятил ему. Я старался делать всё так же чисто, методично и красиво, как он. Гофман был великим киллером, а я пытался ему подражать, прекрасно понимая, насколько я жалок. Ведь я был столь наивен и неопытен, а жажда крови застилает глаза багровой пеленой, и ты зачастую теряешь рассудок. Где уж тут достичь желанных вершин, доступных только опытному мастеру?.. И вот, по прошествии многих лет, сам Кинский, мой первый кумир собственной персоной – у меня в гостях! И теперь я стою перед дилеммой – что мне предпринять? Упасть ли ниц подобострастно у его ног или собственноручно перерезать ему горло своим любимым ножом, потому что нет ничего более приятного, чем превзойти своего кумира хотя бы таким варварским способом.