Ломов не был сумасшедшим, но иногда, когда он сидел на возвышении в комендантской ложе в своём парадном белом кителе рядом со своей, вполне созревшей для кровавых зрелищ, дочерью Настасьей, ему нравилось представлять себя цезарем на подиуме в Древнем Риме.
В этот особенно жаркий день они с нетерпением ждали выхода на арену новоявленной «звезды», Ефима Молича, несколько дней назад похищенного из-под носа у братьев Хильштейнов, единственного общепризнанного гладиатора боёв с живыми мертвецами, из которых он всегда выходил победителем. Настасья втайне восхищалась этим таинственным силачом, неуязвимым для зубов зомби, а если точнее, попросту обладавшим иммунитетом от вируса.
После этого показательного боя она собиралась сообщить отцу о своём намерении обвенчаться с красавцем-истребителем зомби, хотя об этом решении ещё не знал даже сам Ефим. Неизвестно, что бы он ей на это сказал, ведь ему очень не понравилось, что его украли, будто какую-то вещь, пусть и дорогую. Впрочем, он предпочитал пока не накалять отношения с новыми хозяевами, сделав вид, что его устраивает его новое положение раба, перекочевавшего с ринга бандитов в амфитеатр честолюбивого и развращённого вождя коммуны. Он уже успел убедиться, что сбежать из крепости непросто и решил действовать как можно осторожнее, – выждать время, усыпив бдительность, и вырваться на волю при первом же удобном случае. Тогда он уже не даст взять себя голыми руками и, конечно же, никогда не вернётся к Хильштейнам, которые из-за своей непомерной алчности ему тоже надоели до чёртиков. Ему была больше по сердцу идея создания своей собственной банды, несокрушимой и растущей с каждым днём под стать самой страшной орде, – и эта мысль, зародившаяся не так давно, приятно согревала его в холодной подземной одиночной камере, где он провёл последние дни.
Амфитеатр был площадью чуть меньше футбольного поля и вмещал несколько тысяч зрителей, практически всё население Кербера. Это была пёстрая толпа, готовая ради хлеба и зрелищ пойти в самое пекло, преданная своему единоличному господину, коменданту Ломову. Генерал плохо разбирался в психологии, но отлично знал, как действовать с позиции силы, мог громко стучать по столу «железным» кулаком, умело орудовал как кнутом, так и пряником, лихо прессовал особо распустившихся на подземной пресс-хате, уверенно закручивал гайки и собирал воедино слабые звенья. За несколько лет он научился властвовать и делал это без лишней одури, но и не без скрытого наслаждения. Можно сказать, за это его и любили все те, кто его окружал, отвечая ему беспрекословным повиновением и готовностью стоять за него до последнего конца.
Он знал, что делал, когда решился выкрасть Молича у самих Хильштейнов, славившихся своей жестокостью, жадностью и коварством. Генерал Ломов чувствовал, что толпе наскучили ночные оргии и привычные бои без правил, и ей хочется чего-то новенького, а значит, её нужно было чем-то удивить. Идею похищения ему подбросила его дочь, сходившая с ума без адреналина, – она сама же и привела свой хитроумный план в исполнение. С её точки зрения, всё было сделано практически ювелирно, ведь она вознамерилась заполучить не только тело сурового силача, но и его сердце. Но было сделано ещё только полдела, и она не была уверена, что Ефим Кувалда Молич навсегда во власти её обаяния; всё только начиналось.
Она ждала бой не потому, что никогда не видела сражений людей против зомби – её возбуждала легенда, которая вот-вот должна была появиться на арене, почти мифологический герой, сердцем которого она возжелала завладеть – это щекотало ей нервы, как будто она сама должна была выйти в центр арены и сражаться рядом с ним.
Толпа бушевала, ожидая начала боя, когда комендант встал во весь рост, взял в руки микрофон и над ареной в динамиках прогремел его жёсткий отрывистый голос:
– Друзья! Граждане Кербера! Мы все ждали этого момента. Для нас нет ничего невозможного, и вот теперь в наших рядах самый опасный боец всех времён и народов! Я рад представить вам… Кувалду… Мо-о-ли-и-и-ча!..
Над крепостью прокатился оглушительный торжествующий рёв толпы зрителей. Ефим не был готов к такому бесподобному триумфу и не ожидал, что его будут встречать с таким искренним ликованием, поэтому застыл в нерешительности, когда перед ним подняли небольшие кованые ворота, через которые гладиаторов обычно выпускали на бой. Позади него стояли ещё с дюжину бойцов, вооружённых бензопилами, секирами, мачете и даже булавами. По сценарию этого шоу под открытым небом ему должны были помогать верные «друзья», набранные из числа каких-то полоумных и злобных отщепенцев, не сломавшихся под пытками прессовиков Ломова, или попросту самоубийц, которым, видимо, было нечего терять. Самому Моличу перед битвой вручили кувалду, что было символично, не говоря уже о том, что для Ефима это оружие было вполне привычным. На ринг Хильштейнов он тоже часто выходил с увесистой, заострённой с одного конца кувалдой, снося головы зомбарям, чем и приводил публику в сумасшедший восторг.