Он сделал несколько шагов по скользкому дну вонючей выгребной ямы и снова упал, скатившись куда-то ещё ниже. Здесь почти не было света, и глаза Ефима долго привыкали к темноте, прежде чем он смог разглядеть что-то вокруг себя. Ему показалось, что он рассмотрел серую стену и слабый источник света возле неё где-то вдалеке и больше на ощупь, чем полагаясь на зрение, двинулся туда сначала ползком, то и дело натыкаясь на черепа, кости и разлагающиеся руки. При этом, странное дело, но он до сих пор сжимал в своей огромной пятерне графин, не выронив его даже при падении из клети. У него из-под ног расползались жирные крысы, но он даже не обращал на них внимания. Одна из них с отчаянным писком набросилась ему на ногу, вцепившись в разорванную брючину, и Молич сбил её графином, оказавшимся весьма полезным средством защиты хотя бы от мелких обитателей этого хранилища останков.
Добравшись наконец до стены, Ефим посмотрел вверх и увидел луч света, бивший из какой-то бреши на высоте десяти метров. Чуть правее зияла какая-то тёмная дыра, из которой вдруг что-то выпало, откатившись к его ногам. Склонившись над этим предметом, Молич с отвращением разглядел, что это был ещё один обрубок руки. Вероятно, он находился на самом дне города-крепости, куда его низвергли, скорее всего, благодаря высокомерному правителю, папаше столь необдуманно разоткровенничавшейся перед ним Настасьи, который наверняка пришёл в ярость, когда стены его камеры, у которых были чуткие глаза и уши, донесли ему о затее его любимой дочуры, собиравшейся сбежать с больным и опасным во всех смыслах этого слова гладиатором.
Сто процентов, что его посадили в эту камеру с секретом заранее, выкинув теперь его на помойку, будто куль со старым барахлом. Банально, но быстро и практично, не дав никому повода усомниться в непредвзятости местного цезаря. Был гладиатор да сплыл, его прикончил какой-то зомбарь, и через несколько дней и ночей, которые он навряд ли переживёт на этой адской помойке, рассаднике бактерий и болезней, когда он начнёт грызть человеческие кости от голода, отбиваясь от голодных крыс и мучаясь от жажды, никто о нём и не вспомнит, кроме разве что слегка сдвинутой Настасьи. Отсюда не могло быть выхода – скорее всего, это был замурованный наглухо, бетонный подвал без лестниц и выхода наружу, не считая крысиных нор, приспособленный не только для мусора, но, возможно, и для избавления от ненужных лиц, недостаточно лояльных к власти или представляющих для неё угрозу. Удивляться тут в принципе нечему, с грустью подумал Ефим. Это – Кербер, крепость, о которой ходили не самые добрые слухи. Местный царёк уже давно сотрудничал с бандами и головорезами, проявляя заботу о членах коммуны, являвшейся скорее контролируемым сборищем социопатов, дезертиров и мародёров, и любезно предоставляя им хлеба и зрелищ в избытке, введя подобие собственной валюты в виде отрубленных рук шатунов. Поговаривали и о торговле детьми, которой также не брезговал местный комендант. Мир круто изменился за последние несколько лет Армагеддона, и Молич был готов поверить всему, даже самому невероятному особенно теперь, когда сам оказался во власти правителя мрачного, скрывающего жуткие тайны за своими высокими стенами, города-крепости.
Внезапно сверху, со стороны бреши послышался какой-то шум, в ней промелькнул луч электрофонарика, его яркий свет упал на Ефима, на мгновение ослепив его, затем через брешь сбросили скрученную верёвочную лестницу. Молич не мог поверить в такое быстрое спасение, и в душу ему тут же закралось подозрение, однако оставаться на дне этих адских недр у него не было ни малейшего желания, поэтому он сделал то, что должен был сделать в сложившихся обстоятельствах – первым делом он разбил большой графин об стену, заткнув самый большой и острый осколок себе за кожаный ремень, и, дотянувшись до первой перекладины, отгоняя прочь все сомнения, полез по лестнице вверх.