– Ну ладно, понимаю, что он был жуть как ловок в этом деле, но это не значит, что ты или я не можем тоже достаточно хорошо это делать и добывать немного меха.
– Не-а. И я скажу тебе почему. В конце сезона Лоял собирал все капканы и относил их в свою лачугу. Что он с ними там делал, я знаю лишь отчасти. Помню, он разводил костер во дворе, кипятил воду, отскабливал и вычищал все капканы, потом отмывал их в горячей воде щеткой, которой никогда ни для чего другого не пользовался, и всегда был в вощеных перчатках. Резиновые не годятся, даже если ты сможешь их раздобыть. Потом проволочным крюком доставал капканы из воды и клал в большой бак для кипячения белья, который опять же никогда ни для белья, ни для чего другого не использовался, и час кипятил в щелочной воде, после чего опять доставал крюком и бросал в ручей. Там они полоскались всю ночь.
Триммер хотел было что-то сказать, но Даб его остановил, подняв руку. Потом отпил пива из кувшина, глядя, как поморщилась при этом Миртл, и закрепил шпилькой ее снова растрепавшиеся волосы.
– На следующее утро старина Лоял продолжал, оглядываясь через плечо, не шпионит ли кто за ним. Я, конечно, шпионил при любой возможности, когда был маленьким. А он, бывало, идет в свою лачугу, разводит огонь в плитке, берет большое ведро, которое используется только для этой цели и ни для какой другой, набирает в него воды из ручья выше по течению от того места, где мокли ночью капканы, ставит его на плитку и опускает в него фунт чистого пчелиного воска, к которому никто никогда не прикасался рукой, – он лично доставал соты из ульев Ронни Ниппла, клал их в медогонку, не позволяя Ронни даже притронуться к воску, вываривал воск в холщовом мешочке и вымачивал в речной воде так же, как капканы. Когда воск расплавился и вспенился в ведре, он крюком достает из ручья капкан, погружает его на несколько минут в ведро с расплавленным в воде воском, снова достает крюком, несет к березе на опушке леса и вешает на ветку. И все это он проделывает с каждым чертовым капканом. Когда все капканы подсохнут и хорошо проветрятся, он укладывает их в том порядке, в каком собирается использовать на следующий сезон. Для полевых капканов – а при охоте на лис как раз полевыми и пользуются – он выстилает откуда-то принесенное полое бревно надерганной травой. Причем голыми руками ни к траве, ни к бревну никогда не прикасается, для этого у него есть другая пара особых вощеных перчаток, которые он хранит в непроницаемом для запахов холщовом мешочке, потом засовывает капканы в бревно, укладывает на траву, травой же прикрывает, и там они хранятся у него до следующего сезона. То же самое он проделывает с капканами, которые расставляет в лесу, только их он кипятит в отваре коры – коры строго определенного сорта деревьев – и хранит их под каким-нибудь уступом в лесу. И приманки с особыми запахами он делал сам, про них я вообще ничего не помню. Триммер, нам в этом деле ничего не светит, даже если бы я хотел им заняться, потому что я не знаю, где Лоял спрятал свои капканы. И у меня нет никакого желания рыскать по лесу, суя руку во все пустые дупла в поисках ловушек моего брата. Он умел охотиться с капканами, он это любил, ему нравилось осторожно и кропотливо их расставлять, а потом проверять. А я лучше научусь настраивать пианино: сделал работу – получи за нее деньги, и все.
– Матерь божья! – сказал Триммер. – Но я все равно думаю, что мы вполне могли бы зарабатывать на шкурках. Вот скажи мне, на чем еще ты здесь заработаешь, чтобы вы с Миртл могли сделать то, что задумали?
Даб допил остатки пива. Миртл смотрела на него взглядом, значение которого ему было хорошо известно. Без слов она спрашивала его о том же самом. У Даба был ответ для обоих.
– По мне так, если человек не умеет делать ничего другого, он должен делать то, что может. – Он взглянул на Миртл. – Готова снова выйти на танцпол?
Час спустя приехал Дана Суэтт, двоюродный брат Миртл. Разглядев ее сквозь клубы дыма, он растопырил пальцы и дважды поднял правую руку, давая понять, что у Миртл до отъезда десять минут – пока он пьет свой бокал пива. Она танцевала с Дабом последний, медленный танец под грустную прощальную мелодию военных лет, пока мальчик-ударник не начал ускорять темп, стараясь вовлечь престарелых музыкантов в еще один бурный каскад, но те остались равнодушны: устали, хотели поскорей закончить, хлебнуть из своих фляжек, выкурить по «Лаки страйк» и отправиться на боковую.