— Его здесь не было, — удивленно протянул Санька. — Он же с вами в город уехал! А Татьяна Васильевна, кажись, в отпуске. Нас скоро отсюда перевезут.
Санька хотел еще что-то сказать, но тут мимо ног его пролетела банка, он махнул рукой, дескать, видите, некогда.
— Давай я тебя до дома подброшу, — предложил мне Сериков. — А сам съезжу в гараж, отпрошусь у начальства. Вдвоем на машине быстрей найдем.
Через десять минут остановились около нашего дома. Я заметил, что дядька не терял времени даром, начал делать капитальный ремонт. Вместо старых ворот уже стояли новые, двухстворчатые. Ворота в поселке что вывеска, по ним можно судить о достатке хозяина.
Как будто поджидая меня, на улицу вышли Фрося с Сериковой. В окне колыхнулась штора, прижавшись к стеклу, на дорогу глядел Борька. Алька не ожидал увидеть мать, торопливо хлопнул меня по плечу.
— Я сейчас мигом. Ты не беспокойся, найдем брата.
Я выскочил из машины, за спиной взревел мотор, машина круто развернулась, помчалась по улице.
— Вот у него все и узнаете, — сказала Фрося, показав на меня глазами.
— Ты это что, Степан, делаешь! — воскликнула Серикова. — Я за тебя ручалась, а сейчас краснеть приходится. Сегодня из города звонит твой начальник: узнайте, говорит, где Осинцев Костя. Вот тебе раз, думаю, почему меня-то спрашивают. Выходит, рано доверили опекунство.
— Где он? — спросил я у Фроси.
— У Чернихи, Ефим туда пошел.
Разговаривать с ними не хотелось. У меня камень с плеч свалился — наконец-то нашелся, живой, все остальное — разговоры, пересуды — для меня сейчас не имело значения.
Галина Степановна говорила еще что-то, но я, махнув рукой, побежал к дому Чернихи. Через двор пролетел быстро, даже собака не успела залаять. В сенях было темно, я искал дверь, натыкаясь на пучки трав, чуть было не уронил со стены коромысло. Дверь оказалась сбоку, открыла сама Черниха.
— А я-то, грешным делом, думаю, кто это там гремит, — радостно проговорила она. — Проходи!
Я, нагнувшись, шагнул в дом, запнулся за обшитый войлоком порог. Прямо напротив двери сидел в полушубке, мял в руках шапку Ефим Михайлович. Увидев меня, вскочил, оглянулся на Черниху.
— Где Костя? — спросил я.
— В комнате, — кивнул головой Ефим Михайлович.
Я быстро прошел в комнату: на кровати сидел брат и тер кулаком заплаканные глаза.
— Костя, что случилось?
— Зачем Полкана застрелили? — тоненько выкрикнул он, содрогаясь всем худеньким телом. — Ведь он ко мне хотел, потому и выл!
Только сейчас я разглядел в руках у брата собачий ошейник. Он был новый, кожаный, фабричной работы, такого у нас никогда не было, обычно для Полкана мы вырезали из старых ремней.
— Тут вот какое дело, — смущенно зачастил Ефим Михайлович, — собака, Полкан значит, как вы уехали, выть стала. Ну, прямо невмоготу. Воет и воет, точно нового покойника чует. Пришлось пристрелить.
Теперь мне все стало ясно. Костя решил забрать Полкана, уехал, почти не зная дороги. Но опоздал.
Бедный Полкан. Кому здесь было до твоих собачьих огорчений, тебе бы сидеть спокойно, делать то, что положено собаке, лаять на чужих людей, а ты на хозяев, да еще выть.
Хорошо привязали, не поскупились купить новый ошейник, старый бы он порвал, что уже делал раньше не однажды, но не учли одного — даже собака не может жить без близких людей.
За окном заурчала машина, хлопнула дверь, в дом вбежала Таня. Следом за ней вошел Алька. Минуту спустя появилась Фрося, она, не раздеваясь, прошла в комнату, присела рядом с Ефимом Михайловичем.
— Ну вот, кажется, все собрались, — обрадованно вздохнула Черниха и засеменила на кухню, стала собирать на стол.
Таня быстро разделась, подошла к брату, присела рядом. Костя вдруг икнул, ткнулся ей в колени и, уже не сдерживаясь, заревел во весь голос.
— Котька, ты чего, ну перестань, — начала успокаивать его Таня, а у самой на глазах появились слезы.
— Говорила я ему, не верил, не послушался, — вздохнула Фрося.
— Ты, девка, зря не наговаривай на парня, — подала голос Черниха. — Что тяжело ему одному, то это верно, но ничего, перемелется мука. — Старуха замолчала, грустно посмотрела на меня, на Таню и добавила: — Теперь, я думаю, легче будет.
Она налила в тарелки щей, поставила хлеб.
— Садитесь, гости дорогие, — нараспев сказала она.
Ефим Михайлович хотел было сесть за стол, но его остановила жена:
— И не думай, Ефим. Что у них, родни нет! Мимо родного дома как оглашенные пролетели. Собирайтесь, пошли к нам.
— Ты это чего раскомандовалась, — сверкнула глазами Черниха, — ну, прямо генерал. Ребятки, садитесь. Алька, а ты что свою не привез? Показал бы нам ее или боишься — сглажу?