— Отдай! — безнадежно заорал он.
— Федька, наших бьют! — взвыл пацан, пряча под живот руки.
Тут налетели остальные, замолотили кулаками по Сережкиной спине. Рядом закричали люди. Шпану как рукой сняло, затрещали доски в заборе. Сережка бросился за мальчишками, но они были уже далеко. Серый косяк летел по пустырю, пузырились на ветру рубашки, мелькали грязные босые пятки.
Все произошло быстро и грубо. Ограбили средь бела дня, при народе. Наметанный глаз увидел булавку, значит, там что-то спрятано, зря застегивать карман не будут. А теперь, когда дело сделано, ищи ветра в поле.
Размазывая по щекам слезы, Сережка вернулся на барахолку. Неожиданно он натолкнулся на Ваську Косачева — сына бакенщика. Жили они недалеко от Погодиных, на берегу Ангары. Васька стоял за прилавком, размахивая цветастым ситцевым мешочком:
— Покупайте табак Самсон, — громко кричал он. — Табак Самсон, как курнешь, так заснешь, как вкочишь, так еще захочешь!
Он заметил Сережку, рука с мешочком крутанулась в воздухе и исчезла за спиной.
— Серега, ты чего здесь делаешь? Чего ревешь?
— Деньги отобрали, — всхлипывая, признался Сережка. — Скопом кинулись, поодиночке я бы им всем навтыкал.
Косачев шмыгнул носом, что означало: не разевай, мол, рот, но все же не утерпел, поинтересовался:
— Много денег?
— Мать на ботинки положила, пятьдесят семь рублей.
— О-о, дело серьезное. Кто такие?
— А, толстый такой пацан. Морда кирпича просит.
— Федька Сапрыкин, его работа, — уверенно заявил Васька.
— Ты чё, его знаешь?
— Да он из нашего предместья. С бабкой живет. В последнее время больше в городе промышляет.
Васька на секунду задумался, затем предложил:
— Вот что, пошли со мной, я знаю, где они собираются. Заберем деньги.
Последние слова Косачев произнес неуверенно.
— Так они и отдадут тебе, — буркнул Сережка.
— А куда он денется!
— Я с отцом. Потеряет он меня.
— А так выдерет.
Протискиваясь сквозь толпу, они двинулись в сторону церкви. От старого тряпья, кучками разложенного по земле, несло затхлостью, нафталином; торговки настороженно следили за ними, не стащили бы чего.
— На барахолке два дурака — один продает, другой покупает, — на ходу говорил Васька. — Сейчас мыло в цене, иголки. Эх, если бы кремней для зажигалок достать, озолотиться можно.
Возле церкви он быстро оглянулся по сторонам, затем легко юркнул в окно. Над головой просвистели голуби. Пахнуло сыростью, известкой, битым кирпичом. Васька цепко схватил его за руку, повел куда-то в темноту. Через несколько секунд они очутились в маленькой, напоминающей чулан комнате. Возле стены стояли две кровати, на чурочках лежали доски. Косачев пошарил по углам глазами, выглянул на улицу.
— Смылись, — разочарованно протянул он. — Но ничего, деньги он сам принесет. Вот увидишь.
Они вернулись к ларьку, но Погодина там уже не было.
— Ничего, одни доедем, — уверенно сказал Васька. — На трамвае до вокзала, а там на попутной.
Сказано — сделано. Побродив еще немного по барахолке, они сели в трамвай, на этот раз в почти пустой. Вот наконец-то Сережка увидел город. С домов на дорогу смотрели каменные львиные морды, каменные люди держали балконы.
— Ты в торгсине был? — спросил Васька. — Классный магазин! Все можно купить. Только на золото.
— Нет, не был, — ответил Сережка. — А где это?
— Там, — махнул в сторону домов Васька. — Если хочешь, можем сходить.
— Нет, мне домой надо.
— Приходи с ночевой, — сказал, прощаясь, Васька. — Сходим на рыбалку.
Сережка уже спал, когда приехал отец. Сквозь сон слышал, как он заглянул в комнату, о чем-то шепотом спросил мать.
— Напился, бросил ребенка, — принялась она ругать мужа. — Беззаботная твоя головушка. Только о себе, о своих железках думаешь. Когда ты будешь жить, как все люди? Вон все мужики как мужики, на производстве работают. Один ты, неприкаянный, с места на место летаешь. Мне людям в глаза стыдно смотреть.
Скукой наливается лицо Погодина. Каждое лето на этой почве у них с Анной скандалы. Ни к чему не лежит у Николая душа, мотается он с одного предприятия на другое, в трудовой книжке уже нет свободного места. Это лето просидел на чердаке: там у него оборудована мастерская, где он делает совки для сбора ягод, гнет из фанеры легкие как пушинка горбовики, вытачивает охотничьи ножи. Да хоть бы с этого был доход, а то придут к нему мужики, покажет им Николай свою работу, те начнут охать да ахать, а он, чудак-человек, по простоте душевной отдаст им все за так. Хорошо, если кто догадается бутылку поставить, но через нее еще больше скандал. Тут баян надумал собрать, для этого деньги нужны, а где их взять? Семья большая, весь доход — зарплата Анны да Сережкина пенсия.