Перед главным входом в мэрию, как на ступенях мечети, кучками толпились люди и, встречая знакомых, обменивались рукопожатиями.
Удобно устроившись на стуле у дверей, пожилой важный вахтер оживленно разговаривал с посетителями.
— Метрику? Отдел актов гражданского состояния, — ответил он на вопрос Дьенга. — Вон туда, — и показал рукой направление.
«Опять очередь!..» — подумал Дьенг, измерив взглядом ее длину, и занял место в хвосте.
В воздухе стоял гул, слышались разнообразные диалекты, гортанные голоса. Дьенг завел разговор с соседом — стоявшим впереди него щуплым человечком, лицо которого украшало несколько шрамов. Оказалось, он пришел уже в третий раз и все по одному и тому же делу. Он каменщик; слава аллаху, нашел себе работу в отъезд, в Мавританию. А то ведь два года был безработным. Дьенг поинтересовался, сколько времени надо хлопотать, чтобы получить выписку из метрической книги.
— Смотря как, — сказал каменщик. — Есть у тебя знакомства, связи — это одно, а нет, так наберись терпения. Но если деньги найдутся, быстро дело пойдет.
Дьенг доверился ему (каменщик казался человеком опытным) и объяснил, почему ему срочно нужно получить удостоверение личности. Ведь нетрудно выдать выписку из метрической книги. Его имя значится тут, в одном из реестров.
— А все-таки в наше время лучше иметь знакомства, — повторил в заключение каменщик.
От доверительных сообщений перешли к критике, круг собеседников расширился. К ним присоединились двое последних в очереди. Один из них, плечистый, коренастый, явившийся за метрикой для сына, доказывал, что все чиновники — волокитчики, нет у них сознания гражданского своего долга. Однако, когда кто-нибудь приближался, все умолкали. Каменщик каждого угостил кусочком ореха колы.
Ему выдали нужную справку. Прощаясь, он пожал всем руки. Подошла очередь Дьенга.
— Погоди, приятель, я передохну немножко, — сказал, молодой чиновник, закуривая сигарету, и завел разговор с сослуживцем в уголке канцелярии.
«Передышка» затянулась. Позади Дьенга раздался возмущенный женский голос.
— Не ворчать! — приказал чиновник, с явной неохотой возвращаясь на свое место. — Тебе что? — спросил он сухим тоном, резанувшим слух Дьенга.
— Мне? — растерявшись, повторил Дьенг.
— Твоя очередь? Да или нет? Что тебе надо?
Вдруг, проскользнув, как угорь, между ожидающими, у окошечка появился нищий в высоком тюрбане, с длинными четками в руке и запричитал:
— Подай ради аллаха, сынок!
— Убирайся ты… к черту! — огрызнулся чиновник сначала по-французски, а потом на языке волоф. — С утра до вечера торчишь тут, все уши прожужжал.
Нищий удалился с удрученным видом.
— Ну, так что тебе надо?
— Мне? Выписку о рождении.
— Где родился? Какого числа и месяца?
— Вот мои бумаги.
— Некогда мне разглядывать твои бумаги. Говори, когда и где родился.
Растерявшись от его грубого тона, Дьенг испуганно поглядел вокруг, ища поддержки, и опять протянул свои бумаги.
— Я жду. Слышишь? — вновь заговорил чиновник, пуская колечки ароматного дыма.
— Да поторапливайся ты, — крикнула женщина за спиной Дьенга. — Помогите ему кто-нибудь.
Подошел парень в полотняной куртке.
— Иди на свое место! — властным тоном приказал ему по-французски чиновник.
— Потише, пожалуйста! — ответил парень.
— Что! Не изображай из себя защитника справедливости.
— Прошу заметить, я с тобой вежливо говорю, — возразил опять парень и, повернувшись к Дьенгу, прочел вслух его бумаги: — Ибраима Дьенг, родился в Дакаре около тысяча девятисотого года.
— Мне надо знать, в каком месяце.
— Я ж тебе сказал: около тысяча девятисотого года.
— И ты думаешь, я стану искать? Я не архивариус.
Перепалка велась на французском языке. Мало-помалу спорившие возвысили голос, и в конце концов поднялась горячая дискуссия между чиновником и публикой. Молодой человек в куртке говорил смело. Он резко упрекал грубияна чиновника за то, что у него нет гражданских чувств и сознания профессионального долга. Он призывал в свидетели Дьенга, но тот упорно молчал. Дьенг признавал справедливость обвинений, которые бросал его заступник, но считал их бесполезными. Дело пошло еще хуже, когда стоявшая в очереди женщина бесцеремонно стала ругать мерзкие нравы администрации, нисколько не улучшившиеся со времени Независимости; она кричала во весь голос: «Вот хожу сюда целую неделю, прихожу утром, прихожу вечером, но если кто-нибудь думает, что я готова подмазать чиновника или переспать с ним, тот глубоко ошибается». «Вот, право, бесстыжая!» — думал Дьенг. У него не хватало смелости заставить ее замолчать, и он спрашивал себя, кто же ее уймет.