Пино мрачно пошел за ней по коридору в столовую. Миммо уже наложил себе полную тарелку еды и оживленно рассказывал об их приключении нескольким друзьям родителей.
– Да, похоже, невеселый был вечер, – сказал кто-то у него за спиной.
Пино повернулся и увидел красивого, безупречно одетого человека лет двадцати с небольшим. Под руку его держала поразительно красивая женщина. На лице Пино появилась улыбка.
– Туллио! – сказал он. – Я слышал, что ты вернулся!
– Это моя подруга Кристина, – сказал Туллио.
Пино вежливо поклонился ей. У Кристины был усталый вид, и она, извинившись, вышла.
– Когда ты с ней познакомился? – спросил Пино.
– Вчера, – сказал Туллио. – В поезде. Она хочет стать моделью.
Пино отрицательно покачал головой. С Туллио Галимберти такое происходило постоянно. Успешный торговец одеждой, Туллио в общении с привлекательными женщинами становился волшебником.
– Как тебе это удается? – спросил Пино. – Все хорошенькие девушки твои.
– А ты не знаешь как? – спросил Туллио, отрезая сыр.
Пино хотел чем-нибудь похвастаться, но вспомнил, что Анна его обманула. Приняла приглашение, лишь бы он отвязался.
– Очевидно, не знаю. Нет.
– На обучение могут уйти годы, – сказал Туллио, подавляя улыбку.
– Да брось ты, Туллио, – сказал Пино. – Наверно, есть какой-то трюк, о котором я не…
– Никаких трюков, – всерьез сказал Туллио. – Первое: слушать.
– Слушать?
– Слушать девушку, – раздраженно сказал Туллио. – Большинство парней не слушают. Начинают болтать о себе. Женщин нужно понимать. Поэтому слушай, что они говорят, хвали их внешний вид или пой что угодно. И если ты будешь это делать – слушать и говорить комплименты, – ты будешь впереди восьмидесяти процентов парней на Земле.
– Но если они неразговорчивы?
– Тогда шути. Или льсти. Или и то и другое.
Пино подумал, что он шутил с Анной и льстил ей, но, вероятно, недостаточно. Потом он подумал еще кое о чем.
– Так куда сегодня ходил полковник Рауфф?
Дружеские манеры Туллио мигом исчезли. Он крепко ухватил Пино за руку и прошипел:
– Мы не говорим о людях, подобных Рауффу, в таких местах. Ты понял?
Такая реакция друга расстроила Пино, но, прежде чем он успел что-либо ответить, снова появилась подружка Туллио. Она подошла к нему и что-то прошептала ему на ухо.
Туллио рассмеялся, отпустил руку Пино и сказал:
– Конечно, милая. Вполне.
Туллио снова обратился к Пино:
– Я, пожалуй, подожду, пока твое лицо не перестанет быть похожим на разрезанную сосиску, может быть, после этого ты сможешь шутить и научишься слушать.
Пино наклонил голову, неопределенно улыбнулся, а потом заскрежетал зубами – швы на его щеке натянулись. Он увидел, как ушли Туллио с подружкой, опять подумал о том, как бы ему хотелось быть похожим на него. Все в этом парне было идеально, изящно. Хороший парень. Человек безупречного вкуса. Отличный друг. Умел искренне смеяться. И в то же время была в нем некая таинственность – он почему-то всюду сопровождал полковника гестапо.
Жевать было больно, но Пино так проголодался, что положил себе добавки. Он ел, слушая разговор трех гостей-музыкантов, двух мужчин и скрипачки.
– С каждым днем в Милане все больше немцев, – сказал коренастый валторнист из Ла Скала.
– Хуже того, – сказал ударник. – Не просто немцев – эсэсовцев.
Скрипачка сказала:
– Мой муж говорит, что ходят слухи о готовящихся погромах. Раввин Цолли советует нашим римским друзьям бежать. Мы собираемся уехать в Португалию.
– Когда? – спросил ударник.
– Чем скорее, тем лучше.
– Пино, пора в постель, – резко сказала ему мать.
Пино взял тарелку с собой в комнату. Он сидел на кровати, ел и думал об услышанном. Он знал, что эти три музыканта – евреи, а еще он знал, что Гитлер и нацисты ненавидят евреев, хотя и не мог понять почему. У его родителей было много друзей-евреев, в основном музыкантов или из индустрии моды. Пино считал, что евреи умны, забавны и добры. Но что такое «погром»? И почему раввин советует всем евреям бежать из Рима?
Он закончил есть, снова посмотрел на свою заштопанную щеку и лег в кровать. Выключив свет, он откинул шторы и глянул в темноту. Здесь, в Сан-Бабиле, пожаров не было, ничто не говорило о разрушениях, которые он видел в других районах. Он старался не думать об Анне, но, когда положил голову на подушку и закрыл глаза, обрывки этой встречи стали мелькать перед его мысленным взором вместе с кадрами из фильма, на которых Фред Астер прижимался щекой к щеке Риты Хейворт. И обрушившаяся стена кинотеатра. И девочка с оторванной рукой.
Он не мог уснуть. Он не мог забыть все это. Наконец он включил радио, покрутил верньер, нашел станцию, передававшую скрипичную музыку, которую он сразу узнал, потому что его отец всегда пытался играть ее: Никколо Паганини, Каприс № 24, ля минор.