"Десперадос" так ни разу и не появились, как ни высматривал их Майк все эти четыре часа быстрого шага, почти бега, по еле заметным звериным тропам. Лишь иногда он замечал сломанную ветку, да порой в стороне или впереди перекликались какие-то лесные птицы. Впрочем, возможно, виной всему была бешеная гонка в душном, гнилом буше, когда все силы уходили на то, чтобы не отстать от Рохо...
Теперь, когда они расположились на поляне, которая каким-то чудом, известным одному Рохо, оказалась рядом с тропой, Майк наконец смог по-настоящему отдышаться, и первое, что он сказал, было:
- Я понимаю, Фрэнк, почему вы отказались от моих командос. Белым такого темпа не выдержать.
Рохо покачал головой:
- Мы с вами белые.
- Но мы родились в Африке! - горячо возразил Майк и лукаво прищурился. - Кстати, мне показалось, что вы осуждаете капитана Гомеша за его близость с черными?
Тогда-то Рохо и произнес свой афоризм, который Майк потом вспоминал не раз: "Мне все равно, какого цвета кошка - белая или черная, лишь бы она хорошо ловила мышей".
- И все же почему мои командос вас не устраивают? - Майк сделал упор на слове "мои".
Лицо Рохо стало жестким:
- Я привык быть уверенным в исходе дела, за которое берусь.
- Значит, португальцы менее надежны, чем ваши "отчаянные"? Но почему? - настаивал Майк, хотя чувствовал, что это неприятно охотнику.
Фрэнк сорвал ярко-зеленую травинку, перекусил ее белыми крупными зубами. Одна половинка упала и запуталась в его густой бороде.
- Я не верю в португальцев, - наконец выдавил из себя Рохо и холодно посмотрел Манку в глаза. - Им не за что здесь воевать.
- А вы? За что воюете вы? Майк даже подался вперед: что ответит Великий Охотник?! Рохо помолчал, словно собираясь с мыслями.
- Я всю жизнь охотился на зверей. Когда-то это была честная игра: человек с копьем и, скажем, лев имеют примерно одинаковые шансы. Позднее она превратилась в спорт, приносящий деньги. Но когда люди вооружаются автоматическими винтовками и бьют зверей разрывными пулями, не выходя из автомобиля, это уже нечестно. Тогда лучше уж охотиться на себе подобных. Это тоже и спорт, и деньги... А от ваших солдат-португальцев я отказался потому, что мы отправились не на парад, а на серьезное дело. К тому же мятежники не сразу будут оповещены из форта, что мы ушли в рейд.
- Из форта? - удивленно переспросил Майк. - Значит... там есть предатель?
Охотник поморщился:
- Вы мыслите устаревшими категориями, капитан. В современной войне есть разведчики, а не предатели. Это такие же солдаты, как мы, только по ту сторону фронта. Просто тому их человеку в форте не повезло: туги имеют своих людей в штабе Кэндала, и его засекли. Тише!
Кусты близ тропы бесшумно раздвинулись, и на поляну скользнул африканец в пятнистой форме, с автоматом. Он небрежно подбросил пальцы к длинному и узкому козырьку матерчатой шапочки и быстро затараторил что-то на местном диалекте.
Выслушав его, Рохо помрачнел и задумался. Потом бросил несколько резких фраз. Африканец кивнул, опять небрежно козырнул и исчез так же бесшумно, как и появился.
- Что-нибудь случилось? - встревожился Майк.
- Неподалеку небольшая деревня. Жители заметили нас, - безразлично ответил командир "десперадос".
- И что же теперь? Рохо пожал плечами:
- "Десперадос" знают, что надо делать в таком случае...
ГОСПИТАЛЬ В БУШЕ
Сын мамы Иду, доктор Балла, хорошо говорил по-русски. Это был крупный мужчина с наметившимся брюшком и тяжелыми мускулистыми руками, его иссиня-черная кожа резко контрастировала со снежной белизной новенького халата, а уверенная манера держаться, громоподобный голос и широченная улыбка, обнажавшая ослепительно белые крупные зубы, сразу внушала доверие.
- Ну-с, молодой человек, - сказал он по-русски Евгению (так и сказал, как доктор чеховских времен, - "ну-с"). - Так кто же кого втравил в эту авантюру? Вы маменьку или она вас?
Большие прищуренные глаза его весело блестели, на округлых пористых щеках при улыбке появлялись ямочки.
Гостей доктор Балла принимал в своем кабинете - просторной хижине, построенной из пальмовых ветвей. Ящики из-под снарядов базукя заменяли и стол, и стулья, и книжные шкафы. Зато сверкающий никелем и стеклом, госпитальный шкафчик, словно музейные сокровища, демонстрировал аккуратно разложенные на полках медицинские инструменты.
Мама Иду заговорила на местном диалекте, непонятном ни Евгению, ни Елене. Она стояла посреди кабинета, уперев толстые руки в крутые бока, и что-то громко и возмущенно доказывала улыбающемуся сыну.
Неожиданно доктор Балла поднял руку.
- Хорошо, мама, - сказал он по-английски. - Я, конечно, рад видеть и тебя, и твою воспитанницу, и этого молодого человека. Но давайте все-таки разберемся по порядку - что это вы вдруг подхватились и помчались в наши края? Спасать Корнева и Мангакиса? Это же смешно - что можете сделать вы здесь, в буше? И потом, кто вам сказал, что с ними что-нибудь случилось?
Доктор потер свой тяжелый подбородок. Глаза его стали серьезными.
- Они ушли от нас вчера утром. С ними был товарищ из центра. У нас не принято расспрашивать о заданиях, и мне трудно сразу сказать, где они сейчас, но я... - Доктор оборвал фразу и прислушался, поднес палец к толстым губам, давая знак помолчать.
И в наступившей тишине все услышали легкое, далекое жужжание. Оно то исчезало, то появлялось вновь. Потом стало нарастать.
- "Дорнье", - устало вздохнул доктор. - Они знают, что наш госпиталь где-то здесь, и бомбят по квадратам... Сейчас начнут...
И в этот миг откуда-то издалека донесся глухой раскат взрыва. Затем второй, третий... Взрывы постепенно приближались. Когда Евгений насчитал про себя: "Двадцать!" - все стихло. Лишь самолет жужжал где-то совсем рядом.
Потом затрещали короткие, злые, как укусы осы, очереди.
- Это... наши? - с волнением спросил Евгений.
Ему было не по себе. Мама Иду, сидевшая рядом с Еленой на длинном ящике, покрытом тростниковой циновкой, обняла притихшую девушку, словно старалась прикрыть ее своим могучим телом, и метала яростные взгляды в потолок хижины.