Мария вынула из-за складок косынки письмо Потоцкого и пылко прижала его к губам.
Пирш побледнел, закусил губы и глухим голосом произнёс:
— Так вот как далеко зашло? Неужели твой дядя знает об этой переписке?
— Его секретарь доставил мне это письмо из Варшавы! — ответила девушка.
— Тогда мне нечего говорить, — сказал Пирш, — и остаётся лишь молить Бога, чтобы Он оградил тебя от горьких разочарований и возместил тебе моё сердце; оно полно любви и верности к тебе, но ты его потеряла!
— Эрнст, — умоляюще произнесла Мария, — неужели ты со злобою уходишь от меня? Разве я не должна была быть правдивою с тобой? Разве я не доказала тебе, что считаю тебя своим лучшим и своим верным другом?
— Истина горька, — ответил Пирш, — говорят, что она может быть лекарством, но она может быть и ядом, приносящим смерть! Разумеется, ужасно больно, когда вырвут жизнь из корневых мочек её существования, и тяжело пускать ростки в новой почве, а ещё тяжелее искать цветов в новой жизни... Будь счастлива, Мария!
— Эрнст, Эрнст! — испуганно воскликнула она, — что ты хочешь этим сказать? Что ты предпримешь? Меня страшат твои слова!
— Успокойся! — с горькой усмешкой ответил молодой офицер, — успокойся, моя жизнь в безопасности, до подобного малодушия Эрнст фон Пирш ещё не снизошёл. Но мне приходится искать нового мира и тебя, Мария, я уже никогда не увижу!
— Так ты — уже не друг мне, Эрнст? — печально спросила девушка.
— Я — твой друг и навсегда останусь им; если я буду нужен тебе, ты не будешь тщетно призывать меня: при несчастье — да отвратит его от тебя Господь! — я буду здесь; но твоё счастье я не в силах видеть! — Он почти до боли сжал её руку, пристально посмотрел ей в глаза и слегка всхлипывающим голосом воскликнул: — прощай, Мария, прощай, прощай!
Молодая девушка хотела ещё что-то сказать ему, но Пирш уже исчез из комнаты. Её глаза также наполнились слезами, и она с печальным вздохом опустилась в кресло. Машинально взяла она в руки работу, а Лорито между тем радостно захлопал крыльями и самым ласковым тоном воскликнул:
— Игнатий! Игнатий!
По-видимому, эти возгласы птицы с волшебной силой отогнали мрачные мысли Марии.
— Он позабудет, — прошептала она, — как когда-то ребёнком часто позабывал свои фантазии, совершенно овладевавшие им под влиянием мимолётного каприза.
Мария прижала платок к глазам. Затем она вынула письмо Игнатия Потоцкого и стала перечитывать слова его любви; всё снова и снова перечитывала она его привет, и её губы с блаженной улыбкой шептали слова, находившие отзвук в глубине её сердца.
Пирш с поникшей головою молча шагал вдоль улицы; он не обращал внимания ни на дорогу, ни на поклоны некоторых встречных; он был потрясён до глубины души и едва ли мог дать отчёт: погрузился ли он из яркого дневного света в тупую дремоту с тяжёлыми снами, или, наоборот, был пробуждён от светлых, приятных сновидений к холодной ужасной действительности.
Вся его жизнь бессознательно развивалась в нём вместе с его любовью к Марии Герне. С этой любовью были связаны все его мысли о будущем, и в конце концов, после первого появления графа Игнатия Потоцкого, он с присущим своей натуре гордым упрямством ухватился за эту любовь, показавшуюся ему драгоценной собственностью, которую он должен защищать от нападений чужеземца. И вот эта любовь внезапно была изъята из его жизни; это лишило его всей опоры, всех воспоминаний и надежд, тем более что Мария лишь дружески, словно сестра, говорила с ним. После этого в его сердце уже не оставалось надежды; он был уверен, что её привязанность к чужеземцу, столь роковым образом ворвавшемуся в его жизнь, не была ни мимолётной игрою её воображения, ни плодом тщеславия; теперь Пирш был убеждён, что если Мария и обманется в своей любви, то лучше умрёт, чем обратится к нему; для него она была потеряна навеки. И это сознание жгло его душу, наполняло её глубокой печалью и вместе с тем бешеным гневом на весь свет и прежде всего на того, кто похитил у него сердце Марии. Если бы в эту минуту он встретил графа Игнатия, едва ли кто-либо из них сохранил бы жизнь. Но вместе с тем он почти ненавидел и презирал также и самого себя. Разве он не был глупцом и малодушным трусом, посвятив все свои помыслы любви к девушке, детской грёзе? И это при вступлении в жизнь, обещавшей его юному мужеству столько заманчивых прелестей!
«Нет, прочь от себя такое безумие!» — воскликнуло что-то в глубине его души, и им овладело непреодолимое желание устремиться в жизнь, как в огненное море, и в тысячах наслаждений найти себе забвение. Он чувствовал необходимость покинуть обстановку, окружавшую его до сих пор, так как ясно сознавал, что никогда не излечится от своих страданий, не найдёт душевного покоя, если всё вокруг будет, постоянно напоминать ему о потерянных юных грёзах у о его любви. Охотнее всего он сел бы сейчас на коня и, подобно странствующему рыцарю былых времён, пустился бы по белу свету искать битв и приключений и в быстрой смене впечатлений черпать себе душевные силы.