— Я осмелюсь сделать это; я не изменю своему другу, не нарушу доверия к нему по навету чужой женщины. Что он фальшив и неверен, что он будто бы преступно забавлялся моим доверчивым сердцем, этому я поверю, лишь услышав подобные вещи от него самого! Лишь от его руки приму я смертельный удар, но, поверьте мне, так же верно, как то, что надо мною есть Бог, он никогда не произнесёт этого слова, никогда не направит против меня этого ужасного удара.
Графиня стояла словно онемев. Всё её оружие разбивалось о простодушное, непоколебимое доверие этого ребёнка; только крик без слов вырвался из её груди; она как будто с угрозой и проклятием протянула к Марии руку.
В этот момент вошёл министр фон Герне. При виде представившегося ему зрелища он остановился в испуге у дверей. Слова учтивости замерли у него на устах.
Мария поспешила к нему и прильнула к его груди, точно ища защиты от стоявшей пред нею с угрозой разгневанной графини.
Та скрестила руки на груди и, вызывающе глядя на министра, сказала:
— Вы пришли кстати, сударь, чтобы рассеять безумство вот этого ребёнка.
— Безумство? — спросил министр. — Я не понимаю вас, я не могу постичь...
— Вы поймёте! — подхватила гостья. — Ваша племянница увлеклась безрассудной любовью к человеку, который преступно играл её сердцем и втёрся к вам в дом под вымышленным именем.
— Я всё ещё не понимаю, — строго произнёс министр.
— Я говорю про того господина Балевского, — перебила графиня, — который обворожил глупенькое сердечко этого ребёнка, который — совсем не то, чем он себя выдаёт, потому что он называется вовсе не Балевским, а графом Игнатием Потоцким.
— Мне это известно, — гордо произнёс фон Герне.
— Известно? — воскликнула молодая женщина. — Значит, вы были сообщником этой забавы?
— Сообщником? — сурово промолвил сановник, — это слово, по-моему, выбрано неудачно.
— Напротив того, оно приходится кстати, — возразила его гостья, — потому что граф Игнатий Потоцкий, увлёкший сердце вашей племянницы, не должен и никогда не будет ей принадлежать, никогда не протянет ей своей руки, как она воображает в своём безумном ослеплении! Он не сделает этого — слышите? — потому что я этого не хочу, потому что я не отпущу его на свободу!
— Не тратьте понапрасну слов! — холодно сказал министр. — Я не могу признать за вами право говорить о вещах, касающихся только одного меня, и отвечать таким образом на учтивость, которую я оказал вам, принимая вас как знакомую моего друга.
— О, не верьте ей, дядя, не верьте; она обвиняет в коварной измене друга, — воскликнула Мария, — в любви к которому я сознаюсь пред вами и целым светом; но это — неправда; нет, то, что она говорит, — неправда, или правый Бог не управлял бы больше миром.
— Успокойся, дитя моё, успокойся! — сказал министр, ласково проводя рукою по волосам племянницы. — Пожалуй, я был не прав, что скрыл от тебя, кто такой тот незнакомец, которому дозволил приблизиться к тебе, чтобы ухаживать за тобою. Теперь ты узнала это; знай также, что твоя любовь давно уже не была для меня тайной и что ты свободно можешь признаться в ней пред целым светом! Вы конечно поймёте, — продолжал он, обращаясь к графине, — что после необъяснимой для меня сцены, только что разыгравшейся здесь, гостеприимство, которое я охотно оказал вам, становится неуместным и нежелательным как для меня, так и для вас.
Дикий гнев вспыхнул в пламенных взорах графини Браницкой, и она воскликнула:
— Вы не знаете, с кем говорите.
— Я говорю с дамою, — произнёс фон Герне, — и уверен, что вы не заставите меня забыть о том.
Графиня замолчала, но по её губам мелькнула улыбка, полная страшной угрозы. Она бросила на Марию, по-прежнему прятавшую лицо на груди своего дяди, взор, проникнутый смертельной ненавистью, и опрометью кинулась вон из гостеприимного дома.
Министр подвёл молодую девушку к креслу, поцеловал её в лоб и сказал:
— Не бойся этой женщины! Вероятно, в её безумии замешана ревность... Я проникну в загадку её личности... Может быть, всё это — политическая интрига. Она сослалась на графа Феликса Потоцкого, а мне сообщили, что эти братья не дружны между собою. Но граф Игнатий благороден, верен, правдив; я доверяю ему, милое дитя моё, точно так же, как доверяю тебе.
Он сердечно пожал ей руку и расцеловал её в щёки. Мария тихо поплакала, но потом со счастливой улыбкой подняла взор, раскинула руки и воскликнула:
— Да если бы даже поднялся на землю весь ад из преисподней, я и тогда верила бы тебе, полагалась бы на тебя, мой Игнатий!
А Лорито, радостно хлопая крыльями и весело двигаясь по жёрдочке своей клетки, подхватил: