Этот зал представлял собою большой покой, обставленный с богатой и тяжеловесной роскошью. Единственной декорацией этого зала были четыре чёрные мраморные колонны, на которых стояли бюсты английской королевы Елизаветы, Генриха IV Французского, великого польского короля Яна Собесского и наконец императрицы Екатерины Второй.
Граф Ржевусский, великий коронный маршал, одетый во французский придворный наряд, богато расшитый и украшенный сверкающими драгоценными камнями, стоял вблизи входа в частные апартаменты его величества, завешанного тяжёлой драпировкой, и держал в руке большой жезл с серебряным орлом в короне.
Графу Ржевусскому было около пятидесяти лет; своим торжественным и вместе с тем приветливым и учтивым видом он представлял совершеннейшего придворного сановника, который с одинаковым достоинством мог занять место в Версале, как он его занимал здесь, во дворце короля — президента этой республики, нередко игнорировавшей его особу.
Вокруг Ржевусского собрались многочисленные польские дворяне, которые тихо переговаривались в ожидании появления короля. Здесь можно было видеть графа Урусского, Коссаковского, архиепископа плоцкого, принцев Понятовских, братьев короля, князя Чарторийского и много других сановников государства и двора.
Почти все они были одеты в богатые французские придворные костюмы; национальный костюм сохранился только у военных сановников, и даже граф Потоцкий, как главнокомандующий артиллерии, носил национальный костюм только тогда, когда показывался официально, желая тем увеличить свою популярность среди мелких дворян и в народе.
Когда он вошёл в аудиенц-зал, он был встречен всеми присутствующими с особенным отличием; сановники дружески пожимали ему руку, более мелкие дворяне низко кланялись ему, и даже сам граф Ржевусский сделал несколько шагов навстречу ему с приветливым поклоном.
В зале шёл оживлённый разговор о встрече императрицы Екатерины с императором Иосифом в Могилёве, о которой только что узнали; высказывались предположения о значении этой встречи двух могущественных соседей, и, чем более втайне опасались за Польшу, тем более старались открыто указывать на турецкую войну, как на цель этого совещания.
Потоцкий изобразил на своём лице самое естественное выражение удивления и изумления, когда с ним заговорили об этом предмете всеобщего любопытства.
— Я в этом не вижу ничего особенного, — небрежно сказал он. — Император Иосиф путешествует много и охотно, императрица Екатерина гостеприимна и учтива, Могилёв лежит на дороге между Веною и Петербургом; поэтому вполне естественно, что она едет навстречу своему гостю. Она откроет пред наследником римских цезарей весь блеск, чтобы поразить его великолепием северной империи. Мне очень хотелось бы поехать туда, чтобы посмотреть на государя, о котором так много говорят, но который ещё так мало сделал.
— Я ещё не слыхал, что нашего короля пригласили в Могилёв, — сказал почти с упрёком архиепископ плоцкий, высокий, красивый мужчина, которому очень шло фиолетовое одеяние со сверкающим архиепископским крестом.
Потоцкий не успел ответить, как два пажа в красных бархатных кафтанах, отороченных мехом, раздвинули складки портьеры от внутренних покоев и остановились по сторонам двери. Граф Ржевусский трижды громко ударил жезлом и громко возгласил:
— Король!
Непосредственно за этим возгласом в зале появился Станислав Август и, остановившись на мгновение на пороге, ответил приветливым наклонением головы на почтительные поклоны всех собравшихся.
Этому последнему польскому королю было тогда пятьдесят лет. Его судьба была удивительна: та самая женщина, которая в молодости так страстно любила его, что пренебрегала ради него всякой опасностью, и которая дала ему корону, сама же должна была отнять её у него. И теперь ещё черты лица Понятовского носили на себе следы былой красоты, которою он некогда блистал при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Черты его лица были выразительны и подвижны, его тёмные глаза глядели иногда остро и проницательно, но большею частью были затянуты дымкою нежной меланхолии. На нём были введённый им при дворе французский костюм из тёмно-синего бархата, простой, без шитья, большая голубая лента и на груди звезда Белого Орла, а рядом с нею орден св. Андрея Первозванного. Во всей его осанке и движениях было столько очаровательного достоинства и вместе с тем кротости и сердечной доброты, что родившийся на троне властелин не мог бы лучше олицетворить в себе величие королевской власти, как этот королевский представитель республики, избранный своими подданными и ограниченный в своих правах до бессилия, так что высшие сановники имели больше прав и власти, нежели он.