Длинный ряд повозок доставил из Петербурга всевозможные драгоценные ткани, дорогие картины, статуи, вазы, обои и ковры. Как бы по мановению волшебного жезла все помещения дворца приняли такой блестящий вид, какой был только мыслим при слиянии восточной расточительности с утончённым европейским изяществом. В то же время появились царские садовники и со сказочной быстротой совершенно изменили облик старого парка: были прорублены просеки и проложены новые дорожки, устроены гроты, всюду цвели растения различных стран, позолоченные лодки с пёстрыми вымпелами стояли у наскоро сооружённых пристаней, совершенно готовые для прогулки по озеру; фонтаны высоко били в воздух своими водяными струями, а вековые деревья парка могли бы удивлённо качать своими старыми верхушками при виде всего того, что так мгновенно совершалось у их подножия. Конюшни были расширены быстро сооружёнными пристройками, куда были приведены сотни чистокровных лошадей. Тяжеловесные придворные кареты и лёгкие красивые фаэтоны наполняли собой сараи, и весь царский конюшенный штат был установлен здесь с такой точностью, как в Петербурге или Царском Селе. Государыня любила всюду чувствовать себя, как у себя дома; всюду, где бы она ни появлялась, её должен был окружать весь блеск её двора, без всяких недостатков и недочётов; всюду народ должен был удивляться могуществу самодержицы, для которой не существовало невозможного и которая, вступив ногой даже на пустынную землю, превращала эту пустыню в цветущие сады.
С каждым днём увеличивался служащий персонал во дворце. Можно было думать, что здесь царская резиденция находилась уже в течение долгих лет, — до такой степени всё было предусмотрено; государыня требовала, чтобы при её появлении всё было готово; она должна была чувствовать себя везде как дома, и не допускалось ни малейшего отступления от привычек двора.
Постепенно и город наполнялся многочисленными посетителями. В замке, в монастырях, у епископов были приготовлены квартиры для высокопоставленных особ русского двора, сопровождавших государыню, а в городских домах, где только представлялась возможность, устраивались помещения для польских дворян, в большом количестве заявивших о своём приезде; для слуг и лошадей последних были построены бараки на полянке близ города, так как в домах решительно не было больше места.
Уже прибыл фельдцейхмейстер граф Станислав Феликс Потоцкий со свитой, состоявшей из более чем ста шляхтичей и слуг, и выбрал себе помещение у одного из именитых купцов в городе; потом приехал маршал литовский Иосиф Сосновский с почти не менее многочисленной свитой, и ежедневно, почти ежечасно прибывали всё новые представители польского дворянства, так как императрица выразила желание видеть их собравшимися в возможно большом количестве в день её приезда; это желание сделалось известным, и никто не хотел своим отсутствием заслужить немилость могущественной самодержицы, власть которой была почти так же неограничена в Польше, как и в России.
Пока в городе всё поспешнее велись приготовления к блестящему приёму императрицы и её двора, поздним вечером по дороге от Варшавы до Могилёва ехал одинокий всадник. Он переправился через Березину и находился на дороге, пролегавшей по лесистой возвышенности к юго-западу от Могилёва.
На нём были тёмно-серый дорожный костюм французского покроя и высокие верховые сапоги, а его слегка напудренные волосы покрывала маленькая шляпа.
Несмотря на это простое мещанское платье, вся его фигура заставляла угадывать в нём военного как по выправке, так и по манере управлять своей сильной литовской лошадью, а в особенности по выражению его прекрасного, немного бледного лица с красивыми усами и большими тёмными, светившимися внутренним огнём глазами, которые смотрели то смело и твёрдо, то мягко и печально.
Он доехал до маленькой реки Друеца. Пред мостом, ведшим через неё, пролегала другая дорога по направлению к югу; в этом месте она соединялась с восточной дорогой и, продолжаясь по ту сторону моста, вела к Могилёву.
Всадник на одно мгновение остановил свою лошадь и огляделся кругом, как бы желая ознакомиться с местностью, но затем не поехал через мост к Могилёву, а свернул на широкую дорогу к югу, предварительно убедившись, что пистолеты в порядке, так как надвигалась ночь и на пустынной дороге могла явиться необходимость в спешном употреблении оружия. Он дал шпоры своему коню и быстрой рысью направился к югу, пока не доехал до крутого поворота, от которого шла узкая тропинка в чащу леса.