— По моему мнению, царствующая династия не должна быть польского рода, — произнёс Потоцкий, — престол должен перейти к великому монарху, который могуществен и без нас и которому подчинится вся страна.
— К иноземному государю? — воскликнул Колонтай. — Но ведь мы и так находимся под чужеземным игом; ведь тогда нам останется только провозгласить Екатерину королевою Польши.
Потоцкий серьёзно взглянул на него и возразил:
— Вы этого на самом деле не думаете, Колонтай! Мы не должны соединяться с варварскою страной, раз мы стремимся к свету и порядку. По моему глубокому убеждению, есть налицо монарх, род которого будет достойно нести польскую корону на благо нашей родины, который водворит у нас свет и порядок, соединит нас с просвещённой Европой и могущество которого защитит нас от варварского Востока.
— Кто же этот монарх? — спросил Костюшко, затаив дыхание.
— Это — король Пруссии, — ответил Потоцкий, — тот самый, который дал своему народу силу противостоять целому свету и с высоты престола которого сияют правда и справедливость; он обладает силою, которая защитит нас, и мудростью, которая сделает и нас могущественными и свободными и создаст в польском государстве польский народ!
Колонтай задумался с мрачным видом. Костюшко опустил голову на руку. Но Заиончек вскочил и воскликнул с пламенным воодушевлением:
— Да, клянусь Богом, граф Потоцкий прав; он высказал мысль, которая и мне не раз приходила в голову в часы уединения. Если мы избирали на престол Генриха Валуа и Августа Саксонского, для того чтобы успокоить честолюбивое брожение в стране, подчинив её монарху из царствующего дома, то тем более мы можем избрать короля Пруссии, престол которого уже окружён славою и который даст нам всё, в чём мы нуждаемся и что он уже даровал своему народу! Да, да! пусть будет так!., в этом наше спасенье.
— Король Фридрих — уже старик, — заметил Колонтай.
— Это ничего не значит, — возразил Потоцкий, — его идеи будут продолжать жить в его потомках и преемниках престола. Могущество Пруссия твёрдо упрочено, и с её помощью и мы приобретём силу противостоять всем своим врагам. Народные силы получат надлежащее развитие и дисциплину в армии, организованной по прусскому образцу, а в военной школе народ созреет для свободы.
— Вы правы, — сказал Костюшко, протягивая через столь руку Потоцкому, — вы правы, и я согласен с вашим мнением. Конечно, грустно, когда великий народ принуждён избирать себе иноземного властителя, но если мы хотим спасти себя и возродиться, то мы должны избрать наиболее достойного и могущественного, который, щедро даровав нам блага своего управления, может рассчитывать на нас как на опору своего престола.
— А что скажешь ты, Мечислав Бошвин? — ласково обратился Костюшко к старику.
Тот покачал головою и заговорил:
— Вы, вельможные паны, не должны спрашивать моё мнение в столь важном деле; нам подобает слушаться и исполнять свою обязанность, когда благородные паны решают, что пригодно для блага отечества. И мы, старые солдаты, исполним свой долг, за это я ручаюсь, а молодые последуют нашему примеру, когда вы призовёте нас на помощь. Но я сомневаюсь, — робко и нерешительно прибавил он, — чтобы это было возможно и привело к хорошему концу. Если власть России и будет свергнута, всё же Пруссия и Польша искони были врагами и никогда не сольются в один народ. Пруссаки не захотят сделаться поляками, а мы... мы не можем сделаться пруссаками.
— Я тоже так думаю, — воскликнул Колонтай. — Мы не можем сделаться пруссаками! Разве мы не разбили в прах Немецкий орден при Танненбурге? Разве прусские короли не были нашими вассалами?
— Мы не сделаемся пруссаками, — сказал Потоцкий. — Прусский король будет управлять страною согласно основам нашей конституции, но в пределах этой конституции он будет истинным государем, каким не может быть никто из нас. Только с его помощью мы можем сбросить русское иго; ведь сами по себе мы более не в силах подняться.
Колонтай некоторое время хранил молчание.
— Я не буду препятствовать и возражать вам, — сказал он, — так как мы должны быть свободны, во что бы то ни стало, свободны от власти России. Будущее, — прибавил он вполголоса, — принадлежит Богу и свободной силе каждого народа.
— Но как это должно произойти? — спросил Костюшко. — Каким образом возможно привести подобный план в исполнение?