— Госпожа, бичуйте меня! — простонал он.
Что-то сатанинское появилось в прекрасных чертах этой дьявольски жестокой женщины. Она медленно подошла, медленно подняла рукав своего платья, медленно подняла голую руку с плетью и сразу опустила ее; плеть со свистом упала на тело связанного.
— Ты доволен, раб? — с насмешкой спросила баронесса застонавшего от боли Федора.
— О, госпожа! — умоляюще проговорил он.
Плеть еще раз упала на его тело.
— Да, твоя госпожа жестока, — презрительно засмеялась красавица. — Она не знает сострадания, раб!
И орудие пытки в третий раз коснулось его. Он громко вскрикнул.
Баронесса расхохоталась еще бессердечнее и позвала свою служанку.
— Развяжи его!
Сабина освободила его и по знаку своей госпожи вышла.
Федор молча пал на колени перед жестокой красавицей. Она скрестила руки, держа плеть, и смотрела пронизывающим взором, каким смотрят укротительницы диких зверей на своих дрессированных животных.
— Что скажешь ты о моей дрессировке, Григорий? — издеваясь, спросила она.
Он вздохнул и хотел коснуться губами ее ног, но она отступила на шаг.
— Ты еще подождешь, пока я осчастливлю тебя этой милостью, — сказала она холодно.
Но вдруг она спросила:
— Ты все еще хочешь быть моим рабом?
И он, заикаясь, ответил:
— Да, госпожа.
Смеясь, она повернула ему спину, и он пошел за ней, как высеченная собака, дрожа всем телом от боли и невыразимой радости.
Контракт лежал еще на письменном столе. Она повелительно указала на него.
— Подпиши!
Он схватил перо и исполнил приказание.
— Ты получил только что лишь пробный урок того, что постигнет тебя в будущем, если ты посмеешь ослушаться или рассердить меня! Обыкновенно, конечно, не сходит так легко; я придерживаюсь общепринятого числа ударов: двадцать пять! Ты понял, Григорий?
— Да, госпожа!
— Это хорошо. Ты можешь идти! Еще одно!
Он вернулся. Она с необыкновенной важностью отдернула свое легкое одеяние. Показалась маленькая ножка в мягкой сафьяновой туфельке на розовом шелковом чулке.
— Поцелуй подметку моей туфли!
Федор, как сумасшедший, припал к ее ноге и горячо поцеловал указанное место.
— А теперь — вон, раб!
IV
— Сс… ты не должен шалить, Григорий!
— Госпожа, простите, но ваша красота!
Он выпустил из рук ее голую ногу, которую он хотел только что поцеловать.
— Разве ты действительно считаешь меня красивой, Григорий?
Глаза баронессы засверкали, и из-за красных влажных губ заблестели белые зубы.
— Бесконечно красивой, госпожа!
Он лежал, дрожа, у ее голых ног. Затем он осторожно поставил ее ноги на белый, мягкий песок. Ему захотелось обнять ее пышную фигуру, но холодный, строгий взгляд ее демонических глаз остановил его. Федор был бледен и жалок. Вокруг его глаз лежали глубокие тени; его взгляд выражал отчаяние. Она вертела турецкую сигару в своих белых, тонких пальцах, украшенных дорогими кольцами.
— Бедный мальчик, — сказала она, и нотка сострадания послышалась в ее насмешливом голосе. — Быть может — ты даже любишь меня? Скажи! Григорий, любишь ты меня, свою госпожу и повелительницу?
Ее гибкая фигура потянулась, как дикая кошка. Она нагнулась вперед и посмотрела на молодого человека полуоткрытыми чувственными глазами. Он тихо вздохнул и умоляюще взглянул на нее страдающим взором.
— Ах, госпожа, госпожа, я люблю вас безумно.
Он опять хотел прижаться сухими губами к ее розовым ногам, но она снова отдернула их.
— Значит, ты влюблен в меня! — сказала она, смеясь. Ее губы искривились в презрительную улыбку. Она сняла одежду с своих белых, обнаженных плеч. Сильный запах духов Peau d’Espagne исходил от ее тела. — Если б не я сама выпытала от тебя твое признание, я бы назначила тебе тяжелое наказание, мой слуга! Но я хочу быть милостивой и иметь сострадание к твоему непривычному положению!
— О, госпожа, смилостивьтесь!
Опять раздался ее страшный хохот.
— В таких случаях не жди пощады, Григорий! Я строго и неумолимо наказываю своеволие слуг! Сознаешь ли ты, что ты заслужил наказание?
Она еще ниже нагнулась к лежащему на земле Федору. Демоническая радость играла на ее лице. Ее острые зубы кусали нижнюю губу.
— Спроси как-нибудь Сабину, как я отучила твоего предшественника от подобных гадостей, — насмешливо прибавила она. — Он пережил жестокую неделю! Знаешь, в чем она состоит?
— Нет, госпожа!