Затем она подозвала Григория.
— Иди-ка сюда, я хочу отдохнуть. Прости, Герта, я немного устала от ходьбы и хочу присесть на несколько минут.
— Пожалуйста, дорогая тетя!
Но Герта, в сущности, недоумевала, где ее тетка собиралась отдыхать, ибо нигде поблизости не было ни одной скамьи. Она не хотела верить своим глазам, когда Федор встал на четвереньки и, в качестве скамейки, предложил своей госпоже спину. Она чуть было не рассмеялась, но гнев на этого раба, действительно не заслуживавшего сожаления, был сильнее удивления.
Возмущала ее и тетка: как могла она сидеть на человеке, как могла так презрительно давить тяжестью своего тела эту живую скамейку, не чувствуя никакого сострадания к этому несчастному юноше! Как глубоко пал этот человек, если он дозволяет самодурствующей женщине попирать ногами свое человеческое достоинство. Герте было больно смотреть на унижение своего бывшего поклонника и она медленно пошла по парку. В конце тенистой аллеи стояла полуразрушенная временем статуя, изображавшая Геркулеса во всей его могучей силе. При виде этого каменного великана молодая девушка невольно подумала о Федоре, жалком рабе женщины, потерявшем всякое мужское самолюбие. Горькое чувство охватило ее при этом сравнении. Она обернулась и снова посмотрела на сцену, от которой только что отвернулась. Она видела, как баронесса поднялась со спины своего Селадона. Тот растянулся в пыли, чтобы поцеловать ногу своей госпожи. «Бедный, бедный дурак!» — подумала <она>.
Весело улыбаясь, подошла тетка к своей племяннице.
— Ты довольна? Я достаточно пригрозила ему?
И она показала свои блестящие, белые зубы. Герта кивнула головой и промолчала. У нее на душе было так грустно, так тяжело, что она охотнее всего прекратила бы прогулку и вернулась домой. Баронесса заметила настроение племянницы и сама предложила вернуться. Герта охотно согласилась. Задумчиво подымаясь по ступенькам в первый этаж, где помещались ее комнаты, молодая девушка обдумывала план освобождения Федора из его нечеловеческого состояния. Оскорбления, которые она сама нанесла ему сегодня, оказались недостаточными для его усыпленного самолюбия. Она должна приготовить ему такой позор, который действительно ясно покажет ему, как глубоко он пал, перед какой пропастью он стоит. Чтобы довести его до сознания своего падения, она не должна щадить его; она должна, наперекор своей женственности, обращаться с ним так же жестоко и презрительно, как ее тетка. Да, она сделает это сейчас же. О, она может быть бессердечной и жестокой, когда захочет этого. Этот презренный человек должен узнать ее и с другой стороны.
Придя в свою комнату, она, под каким-то предлогом, позвала Григория. Решив обращаться с ним свысока, она приказала ему с снисходительной важностью:
— Встань в угол на колени, раб! Жди, пока я приведу в порядок свой туалет!
Он хотел что-то возразить, но она так повелительно указала на угол комнаты и так грозно посмотрела на него своими темными глазами, что он тотчас же подчинился ее приказанию и встал на колени.
Герта фон Геслинген пошла в спальню и намеренно оставила полуоткрытой дверь, так что Федор мог слышать каждое движение в соседней комнате.
Он слышал шелест шелковых юбок, упавших одна за другой, соблазнительное потрескивание корсета, шум падающих подвязок, наконец, стук падающей элегантной обуви и шуршание négligé, которое накинула на себя молодая девушка. И вспомнились ему те времена, когда он имел право, не вызывая особенного гнева, обнимать это милое создание, которое так презрительно обращается с ним теперь. Неужели возможна такая внезапная перемена в ее характере? Не объясняется ли это скверным влиянием ее бессердечной тетки, приказавшей ей обращаться с ним, как с рабом? Горькая ирония! Он унижается перед этой двадцатилетней девушкой, за которой он когда-то ухаживал, которую радовали подаренные им цветы, руку которой он целовал, объясняясь в любви, — перед ней он стоит теперь на коленях и унижается. Неужели не безумство заставить его стоять на коленях тут, в углу, в то время, когда она меняет свой туалет и даже не стесняется оставить дверь полуоткрытой? Она обращается с ним, как с рабом, как с внеполым индивидуумом. Иногда она бывала капризнее самой баронессы. Как могла она так унизить его в присутствии тетки! Казалось, что ей доставляло удовольствие мучить его и пользоваться его ролью слуги. Значит, она действительно забыла все, что было между ними; она видела в нем только раба. Впрочем, это и неудивительно. Ведь он сам просил ее видеть в нем только слугу, раба и ничего больше. Изо дня в день она становилась все суровее в обращении с ним. Она заменила обычное обращение «Григорий» и «вы» тираническими «раб» и «ты». Она требовала, чтобы он, войдя в ее комнату, тотчас же вставал на колени. Это тетка научила ее так издеваться над ним! О, ему и во сне не снилось, что в этой молодой груди дремали такие жестокие наклонности, разбуженные его жалким, достойным сожаления состоянием. Но ведь он когда-то был близок ей и мог ждать от нее пощады. Или она презирала его за его падение? Может быть, она хотела показать ему своим намеренно-деспотическим обращением всю глубину его падения? Но к чему это? Ведь он добровольно сделался рабом прекрасной госпожи из Scherwo и теперь вполне примирился с своей участью. Для чего эта молодая девушка вмешивается в его дела? Отчего она считает себя вправе распоряжаться его участью, которую он сам избрал и в которой решительно не желал никаких, перемен. «Я попрошу ее отказаться от моих услуг, опишу ей свое состояние и буду апеллировать к ее состраданию», — решил он про себя.