Кио отправлялся в зарубежную поездку. Отъезд был назначен на завтра, а сегодня — ни раньше, ни позже как в середине дня, когда особенно многолюдно, — Эмиль Теодорович пришел попрощаться, пожать прощально руки. Пришел не один, со всеми ассистентами, лилипутами, закулисными помощниками. И тотчас в стенах главка, в иное время ничем не отличавшихся от любого другого советского учреждения, сделалось как-то необычно.
Переходя из отдела в отдел, из кабинета в кабинет, Кио еще с порога кидал пронзительно-острый взгляд. Он точно спрашивал: «Так чем же прикажете вас изумить? Хотите, сделаю знак — и под потолком закружит голубиная стая? Хотите, в единый миг всех поменяю местами, а желающих превращу. Скажите только! Нет для меня невозможного!»
И ведь вот что любопытно. При всей своей поднаторелости, насквозь привыкшие ко всему цирковому, работники Союзгосцирка не могли не поддаться артистическому обаянию Кио. Всегда, при любых обстоятельствах, нес он с собой яркое ощущение манежа.
Так продолжалось почти до вечера. Только теперь, отпустив, наконец, свою «свиту», Эмиль Теодорович направился к управляющему главком, видимо, чтобы окончательно попрощаться. Управляющего, однако, на месте не оказалось, и тогда, решив использовать паузу для передышки, Кио опустился в кресло бок о бок с секретаршей, хозяйствовавшей в приемной.
В это же время заглянул в приемную и я. Мне также требовалось повидаться с управляющим перед поездкой в некоторые из периферийных цирков.
— Должен быть, но задерживается, — сообщила секретарша. — В министерстве, в коллегии заседает.
Не желая мешать отдыху Кио (он сидел, откинувшись в кресле, закрыв глаза), я намеревался тихонько покинуть приемную. Но не тут-то было.
— Куда же вы? — остановил меня Кио. Видимо, он умел все замечать и сквозь прикрытые веки. — Во-первых, здравствуйте. А во-вторых. Кстати, пригодился ли вам снимок для служебного пропуска? Ах, вот как! Слишком велик оказался! Ладно, в следующий раз пересниму!
Говорилось это шутливо, благодушно, и я, решив воспользоваться добрым настроением артиста, собрался было порасспросить его о предыдущих зарубежных поездках. Кое-что я уже знал. Знал, например, что Международная артистическая лига удостоила Эмиля Теодоровича золотой медали — высшей своей награды. Знал и о том, что Магический клуб в Лондоне (оказывается, бывают и такие клубы) избрал Кио почетным членом и даже первой строкой записал на своей почетной доске. Кио, однако, угадал мои намерения.
— После, после, — сказал он. — После, когда вернусь из поездки! А сейчас потолкуем о вашей работе. Насколько помню, при прошлой встрече мы толковали о том, в каком направлении должна она пойти. Так как же, далеко ли успели продвинуться?
Я ответил, что, разумеется, время, проведенное в тесном общении с Ленинградским цирком, дало мне многое и что я смог услышать десятки рассказов о цирковых делах и событиях.
— Не сомневаюсь, — кивнул Кио. — Если вдуматься, каждый артист не что иное, как живое собрание всевозможных рассказов, историй, происшествий, случаев.
— Частных случаев, — заметил я.
— Как вы сказали? Частных? — переспросил Кио. — Вы в самом деле уверены, что все эти случаи именно частные?
Я не успел ответить. На пороге приемной появился еще один посетитель — рослый и стройный. Лет сорока, чуть больше. С красивой сединой в черных волосах.
— Эмиль Теодорович! Я думал, что вы уже попрощались с Москвой!
— Завтра, завтра! — отозвался Кио. — Впрочем, насколько помню, и вы.
— Да, но с одной только разницей: мне ехать значительно ближе, в Днепропетровск.
— Что ж, тамошний цирк построен с толком, — одобрил Кио. — Ну, а как ваши отношения с Эммой — как они сложились?
— Наладились.
— Другими словами, снова мир и любовь?
— О любви говорить, пожалуй, рано. Но мир восстановлен.
— Попрошу передать нижайший мой поклон, — произнес Кио с такой церемонной учтивостью, что я на мгновение усомнился — говорится ли это всерьез. — Каковы же нынешние успехи Эммы? Помню, вы утверждали, что сделаете ее первоклассной артисткой.
— Совершенно верно. И сейчас не зарекаюсь.
Узнав, что управляющего нет на месте, артист (я отчетливо вспомнил, что встречал на плакатах и эту улыбку, и эти глаза) не захотел задерживаться. Тепло попрощавшись с Кио, пожелав ему побольше лавровых венков, он вышел из приемной.
— Венки! Лавровые венки! — фыркнул Кио. — Не такое уж это удовольствие. Листья-то остроконечные — колются. Имел возможность убедиться в этом в Копенгагене. Овация на прощальном представлении длилась пятнадцать минут, два десятка раз выходил на вызовы, и каждый раз с этим самым венком на плечах.
Точно острые кончики листьев продолжали его покалывать, Кио нетерпеливо помотал головой. И тут же переменил разговор:
— Вернемся к вашей работе. Выходит, она начинается только теперь? Частных случаев набрано с избытком, копилка полна, и потому уважаемый автор может себе позволить.
На этот раз ироничность, больше того — насмешливость, была очевидна.
— Это не так, Эмиль Теодорович. Вы меня не поняли. Работа моя началась с первого дня, как я пришел в цирк. Но теперь я должен. Одним словом, я не хочу, чтобы моя работа ограничилась воспроизведением или повторением занимательных историй. Для меня важнее другое — уловить решающее в характере, в поведении советского циркового артиста.
Кио помолчал. Затем, поднявшись с кресла, устремил на меня очень пристальный взгляд. «Сейчас повторит свой знаменитый пасс!» — подумалось мне. Но пасса не последовало. Переведя взгляд на часы, Кио покачал головой и опять опустился в кресло.
— Давайте-ка познакомлю вас с одной историей. Польза двойная: когда рассказываешь, время летит быстрее. Ну и для вас послушать небесполезно. С кем, когда случилась эта история — неважно, несущественно. Да и я не уполномочен раскрывать настоящее имя. Можете считать, что произошла она с Ивановым, Сидоровым, Свиридовым, Мансуровым. Не это важно, а то, чтобы вы на досуге поразмыслили, можно ли и эту историю причислить к тому, что вы изволите называть частным случаем.
Наступил предвечерний час. Коридоры главка, день-деньской говорливые и многолюдные, наконец, умолкали. Я не подозревал, что Кио умеет так выразительно рассказывать. Даже секретарша заслушалась, позабыв о пишущей машинке.
А затем, только Кио успел закончить рассказ, явился управляющий. Принеся извинения, что заставил ждать, пригласил Эмиля Теодоровича к себе в кабинет.
Мне бы следовало дождаться очереди, но я почувствовал, что ждать не могу. Мне хотелось сейчас же, без промедления записать историю, услышанную от Кио.
— Куда же вы? — удивилась секретарша.
— Я лучше завтра приду. Завтра с утра! — ответил я и поспешил в гостиницу.
Вот история, которую рассказал мне Кио.
ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
В этот воскресный день цирк давал подряд три представления. Артистам не то что отлучиться — передохнуть, перекусить едва хватало времени. А к дрессировщику Мансурову, как назло, пожаловал гость. Разумеется, следовало отложить беседу. Но гость, сотрудник местной газеты, был молод, на все вокруг глядел восторженными глазами и вконец обезоружил Мансурова, простодушно признавшись, что редактор впервые доверил ему написать самостоятельную статью, да еще на такую интереснейшую тему, как цирковое искусство.
— Так что не сердитесь. Понимаю, вам не до меня.
Но сроки, газетные сроки!
Мансуров сидел перед гримировальным столиком. Лампа, освещая сверху зеркало, играла в блестках, которыми сплошь заткан был костюм. При малейшем движении блестки сверкали, переливались.
— Действительно, день сегодня трудный, — кивнул Мансуров. — Все, что могу, — побеседовать до антракта, поскольку работаю во втором отделении. Что именно интересует вас?
— Многое! — воскликнул сотрудник газеты. — Ваш жизненный путь. Как стали артистом. Ваши мысли о профессии дрессировщика.