Любая партизанская армия должна быть очень подвижной, иначе она недолговечна. В тесных горных ущельях еще как-то можно отсидеться, но на безлесных равнинах только быстрые и смелые действия оставляют партизанам надежду на успех против любой регулярной армии. Войско Махно было подвижным, основа тут – тачанки как средство переброски бойцов и простейших видов пехотного вооружения (пулеметы, боеприпасы, гранаты и проч.). Конницу, как род войск, могущий вести, так сказать, правильные военные операции, Махно создать не удалось, исключая отдельные малочисленные группы, имевшие скорее не боевое, а охранное значение. Итак, основа боевых сил Махно – это пехота, посаженная на легкие повозки. Бывали в этих рядах и пушки, и даже порой бронепоезда или броневики, захваченные (у красных или у белых), но то частности, исключения.
Весьма пикантным вопросом для махновцев, официально исповедовавших анархизм, стала «демократия» в войске, прежде всего – пресловутая «выборность командного состава». Это была святая святых анархов; если привести воспоминания Аршинова-Марина или листы чудом сохранившихся махновских газет, то тут очень строго – никаких назначений!… Увы, то был просто вздор, ибо ни одна армия в мире не может вести боевые действия, руководимая «парламентами» – от ротного до полкового. Жизнь потребовала нарушения догм, и это неизбежно случилось: командиров частей и подразделений назначал сам батько или его приближенные, а кто не слушался, с тем разговор был краткий и решительный. «Комиссары» из числа анархов делали вид, что подобного не существует, и по-прежнему пописывали статейки о «вольной безвластной армии»…
В своем построении махновская вольница старалась как-то копировать правильное армейское устройство: роты, полки, порой даже «дивизии», создавались и подобия штабов и даже нечто вроде политико-пропагандистских органов. Много внимания, как и у всех противоборствующих сторон в гражданской, уделялось разведке и контрразведке. Возглавлял ее Виктор Белаш, близкий Махно человек и его земляк. Галина Андреевна его хорошо знала, рассказывала, что в качестве агентов он использовал преимущественно молодых женщин и девушек, хоть их числилось не так много, но сведения они добывали весьма ценные (подробностей тут она не привела).
В 1921-м, накануне полного краха махновщины, Белаш попал в плен к красным. С махновскими атаманами в ЧК расправлялись, как правило, быстро и беспощадно, однако тут сделали исключение: Белаша оставили в живых – видимо, ценными сведениями обладал. Впрочем, о дальнейшей его судьбе еще предстоит рассказать.
Никакого «тыла» у махновцев не существовало: оружие, боеприпасы и снаряжение пополнялись только из числа трофеев, нет никаких сведений, чтобы густонаселенная область что-то производила для махновских войск. Пестрота вооружения была необычной: винтовки и пулеметы имелись самых разных стран и систем – немецкие, английские, французские и даже итальянские и японские (ну, основная часть, понятно, – российского производства). Подобное обстоятельство заметно ухудшало боевые качества махновцев и тем более затрудняло снабжение боеприпасами.
Врачебно-санитарное дело находилось в плачевном состоянии: раненых и больных раздавали по хатам, а чаще всего – оставляли на произвол судьбы, особенно во время переходов или отступлений, судьба их оказывалась порой ужасной – и это никак не из преднамеренной жестокости, просто-напросто другого решения кочевая партизанская армия не имела и иметь не могла. В 1920-м всю страну поразила эпидемия тифа, страдали от нее и белые, и красные, и прочие войска, но потери нестройных махновцев были поистине страшными.
Но это мало беспокоило самого батько и его присных – недостатка в молодых, здоровых хлопцах пока не чувствовалось, истощение богатейшей Российской державы сказалось позже. Этот свой чудовищный порок отряды Махно долгое время использовали как свое некоторое преимущество, а именно – невероятную по тем временам подвижность и быстроту маневра.
Теперь документально доказано, что переход едва ли не в сотню верст за сутки был для них не редкость, хотя даже моторизованные колонны второй мировой войны с трудом преодолевали такие расстояния. Вот почему Махно и его штабные долгое время были поистине неуловимы равно для красных и для белых.
Мемуаристы, красные и белые, охотно писали о плохой дисциплине, грабежах и насилиях махновцев, повальном пьянстве и проч. Да, все это бывало, верно. Вспомним, однако, мемуары Деникина о любезных ему добровольцах или рассказы красного политработника Исаака Бабеля о Первой конной – что же, там не описываются сцены насилий или попоек? Во время любых военных действий во всякой армии случаются «эксцессы», в период гражданских войн – особенно, а уж в партизанских войсках – тем паче. О пьянстве и разгулах самого Махно написано много, но вот любопытно: чем далее отстоял описатель от места событий, тем эти сцены колоритнее и круче (смотри, например, сочинения Алексея Толстого).
Да, так. Однако реальные наблюдатели о подобном весьма редко свидетельствуют. Антонов-Овсеенко, побывавший в ставке Махно в Гуляйполе в конце апреля 1919-го, подробно описывает обед, за которым подавалась лишь «какая-то красная наливка», а хозяин, не моргнув глазом, сказал высокому гостю, что «не любит пить и пьянство преследует». Публиковал свои мемуары Антонов-Овсеенко пятнадцать лет спустя, во всеоружии всех позднейших фактов, но поправок тут не сделал. Не сообщал о том и тогдашний член Политбюро Л. Б. Каменев, побывавший чуть позже на Украине и тоже встречавшийся с Махно, так сказать, проездом. Они даже расцеловались на прощание – такую трогательную встречу уготовил Нестор Иванович Льву Борисовичу.
Л. Б. Каменев в сопровождении К. Е. Ворошилова приехал на встречу с Махно и его штабом в поезде под охраной отряда бойцов с пулеметами. Секретарь Каменева так описывал эту сцену:
«Гуляют на перроне в ожидании батько, которого ждут из Мариуполя. Наконец комендант станции сообщает: «Батько едет». Локомотив с одним вагоном подходит к перрону, выходит Махно с начальником штаба.
Махно – приземистый мужчина, блондин, бритый. Синие, острые, ясные глаза. Взгляд вдаль, на собеседника редко глядит. Слушает, глядя вниз, слегка наклоняя голову к груди, с выражением, будто сейчас бросит всех и уйдет. Одет в бурку, папаху, при сабле и револьвере. Его начштаба – типичный запорожец: физиономия, одеяние, шрамы, вооружение – картина украинского XVII века.
Автомобили поданы. От станции до местечка около восьми верст. С комендантом условие – если к шести часам вечера экспедиция не вернется, послать разведку. Неподалеку от местечка окопы, следы боев. Махно показывает дерево, где сам повесил белого полковника.
– Как у вас с антисемитизмом? – спрашивает Каменев.
– Вспышки бывают, но мы с ними жестоко боремся. По дороге сюда на одной из станций вижу, какие-то плакаты расклеены. Читаю: погромного характера. Вызываю коменданта, требую объяснений. Он ухмыляется. Хвастает, что вполне согласен с тем, что сказано в плакате. Я застрелил его.
На главной улице Гуляйполя выстроен почетный караул повстанцев. Повстанцы кричат «ура». Серая, грязная улица, за ней площадь… Махно держит повстанцам речь о подвигах Красной Армии, пришедшей к ним на помощь. Говорит о неразрывности судеб повстанцев и российских трудовых братьев. «Большевики нам помогут», – говорит он. Слушают его вооруженные винтовками парубки и пожилые. Один стоит в строю босой, в рваных штанах, офицерской гимнастерке и австрийской фуражке; другой в великолепных офицерских сапогах, замазанных донельзя богатых шароварах, рваной рубахе и офицерской папахе. Есть лица строгие, спокойные, вдумчивые, есть зверские челюсти, тупые глаза, безлобые, обезьяньи черепа. Есть острые вздернутые носы, закрученные усики, рты с полушечками по углам. Вокруг войска теснится толпа крестьян. Издали наблюдают несколько евреев. Настоящая Сечь. Последние слова Махно покрываются бурей оваций. После Махно говорит Каменев. От имени Советского правительства и российских рабочих и крестьян приветствует он «доблестных повстанцев», сумевших сбросить с себя чужеземное иго, гнет помещиков и белых генералов…
Пошли в дом Махно обедать. Обстановка вроде квартиры земского врача. Подавала обед старушка-крестьянка. Хозяйничала жена Махно – его личный секретарь, красивая, молодая украинка. Прогуливались по двору. В соседнем доме на террасе сидела еврейская семья и распивала чай. Махно с удовлетворением указал на эту идиллию расовой терпимости, говоря: «Вот как я всех евреев вырезываю». Часам к четырем был созван сход главнейших сотрудников Махно для совещания с экспедицией Каменева…
Каменев начал свой доклад с приветствия и поздравлений с успехом на фронтах. В выражениях, сперва осторожных, затем все более выпуклых, Каменев указал на ряд фактов, дезорганизующих продовольственное, транспортное и военное дело, в которых провинилась бригада. Указывалось на самочинную мобилизацию, произведенную в Гуляйпольском районе военным советом Махно. Говорилось об отсутствии в районе комбедов, о спекуляции и преследовании коммунистов, «которые не меньше вас, товарищи, являются защитниками трудящегося народа и беднейших крестьян». Последние два слова вызвали ропот. Послышались возгласы. Махно был не в силах зажать всем рты. «Хотите крестьян разорить, а потом любить», «Крестьянин без лошадей не крестьянин, зачем лошадей отнимаете?», «оice мы беднейшие крестьяне!». Каменев ярко рассказал ближайшие задачи Советской власти и так увлек аудиторию, что, как дошел до роли ЧК, раздалось лишь несколько не очень громких вздохов…