Перед отъездом в беседе зампредседателя Гуляйпольского совета Коган прямо спросил Льва Борисовича: «Зачем вы организовали эту постыдную травлю нашего революционного движения и наших действий? Ведь это настолько мелко и звучит так гадостно, что вы подрываете свой авторитет»…»
…По поводу же загулов грозного батько приведем еще одно свидетельство – человека в таких вопросах, пожалуй, наиболее сведущего, Галины Андреевны Кузьменко:
– Нестор никогда много не пил, как показывали в кино (тот же «Александр Пархоменко». – С. С). Помню, правда, он как-то крепко выпил, даже шатался пьяный по селу, его хлопцы привели домой, я его потом сильно ругала, а он стыдился. А вот до ранения в ногу хорошо танцевал, любил это очень.
Видимо, последнему следует верить больше, чем Алексею Толстому, пьянчуга и хулиган не смог бы надолго сохранить авторитет среди вооруженной и способной на все партизанской вольницы – такого они в конце концов просто бы прихлопнули, нужен он им такой… Хотя всякое случалось, о чем мы еще расскажем.
С конца 1918-го на Юге России немцев сменили вооруженные силы Англии и Франции, а также пролушные им контингенты греческих и сербских войск, их тогдашних союзников. Об их планах красноречиво сообщает документ, который приводит Антонов-Овсеенко, получивший его по секретным каналам из Франции (видимо, по линии Коминтерна) от 11 апреля 1919 года:
«В начале февраля этого года в Париже во главе с Ротшильдом образовалась компания по использованию богатств России в связи с окончательным поражением Германии… В число акционеров вошли видные члены палаты депутатов правого крыла, весьма солидное количество паев выпало и на долю Клемансо (глава французского правительства в ту пору. – С. С.). Были также посланы агенты в южные города России для покупки акций русских банков, в частности была установлена связь с Рябушинским, который стал во главе комиссии, разработавшей план покупки всех земель Крыма, а также план установления сношений с группой английских банкиров, создавших акционерное общество по покупке земель по линии Черноморского побережья Кавказа… Ротшильдовская компания очень усиленно начала субсидировать газету Клемансо «Свободный человек», которая сильно подогревала в массах шовинистические идеи, требуя оккупации России как компенсации за неоплаченные займы» (имеются в виду прежние долги царского правительства. – С. С.). Ясно без пояснений, какая угроза нависала тогда над нашей родиной. Белогвардейцы-деникинцы знали или подозревали о подобных планах Антанты, относились к ним вполне отрицательно, однако деваться им было некуда, пришлось принимать их скудную, нищенскую помощь: винтовки, снаряды, патроны, обмундирование, ничего уже не стоившее после окончания мировой войны, все это потекло через Новороссийск, пополняя пустые склады Добровольческой, Донской и Кавказской (Кубанской) армий белых. Они несколько окрепли, перешли в решительное наступление.
На подступах к Донбассу численный перевес был на стороне красных и махновцев. Махновская «бригада» в конце марта начала контрнаступление на деникинцев, но значительных побед не добилась, бои шли с переменным успехом. Несмотря на это, советская пропаганда поспешила раздуть их ненастоящие победы в пропагандистских целях. 3 апреля «Правда» в возвышенном стиле сообщала: «Махно получил задачу разбить добровольцев, которую выполнил блестяще. Добровольцы, лучшие гвардейские силы, разбиты».
Пропаганда в ту пору была совершенно беззастенчивой (со всех сторон). Кто из читателей коммунистического ЦО мог проверить, что Махно не удалось «разбить» ни одной части добровольцев, а также то, что среди последних не имелось никаких «гвардейцев»? Но незаслуженная эта слава кружила голову батько, а тем паче – его простоватым атаманам. Тогда же начались негласные столкновения махновцев с политкомиссарами Красной Армии, которые вскоре обернулись грозными последствиями для обеих сторон.
Советское военно-политическое руководство попыталось прибрать Махно к рукам, делалось это известным способом: направить к популярному народному вожаку комиссаров и, навязав ему нужную волю, повести за собой (вспомним классическую в этом смысле пару: Буденный – Ворошилов (сейчас во многих изданиях поносят Клима Ворошилова, но ведь человек-то он был отважный, и от пуль не прятался, и умел говорить с вооруженным народом, и настоять на своем, а конники Буденного были примерно одного теста с хлопцами Махно). К махновцам посылались комиссары и политработники, но успеха у рядовых бойцов не имели, а пробиться к душе батько не смогли.
Сперва красное командование попыталось одолеть махновцев силой. 10 апреля Дыбенко, прямой начальник «комбрига» Махно, послал ему телеграмму: «Всякие съезды… считаются явно контрреволюционными, и организаторы их будут подвергнуты самым решительным мерам вплоть до объявления «вне закона». Такова была попытка прикрыть махновский независимый Совет. Приказ грозный, но не из тучи гром: Махно и его атаманы знали, что по отношению к ним у красных пока руки коротки. В ответ в Гуляйпольском Совете провели резолюцию протеста против обвинений в «контрреволюции» (и в самом деле – обвинение глупее глупого).
Итак, для гуляйпольского «Чапаева» своего Фурманова не нашлось. Махновские атаманы изгоняли комиссаров-коммунистов, видя в них посягателей на их собственную власть, а вокруг степных дорог оврагов много, иные посланцы политотделов сгинули без донесений… Однако на прямые обвинения в подобных делах Махно горячо и настойчиво оправдывался, даже протестовал. Одному из высокопоставленных коммунистов он по этому поводу дал такой вот впечатляющий отпор: «Преследование политко-миссаров? Изгнание их?! Только нам надо бойцов, а не просто болтунов. Никто их не гнал, сами поутикали». Ясно, что подобный аргумент был у батько уловкой – каково уж не оценить личные качества комиссаров гражданской, но все же в трусости их обвинить огульно никак невозможно.
Куда хуже обходились повстанцы с работниками ЧК, которые тоже появились в их рядах. Тут уж решительно и открыто действовал сам батько (все-таки комиссары-коммунисты – они тоже революционеры, на одних с ними нарах лежали…).
Тревожась за положение южного фланга советских войск на Украине, в Гуляйполе приехал сам Антонов-Овсеенко. 28 апреля он прибыл со свитой и охраной на станцию Пологи (ближайшую тогда к Гуляйполю). Там, как вспоминал позже «комфронта Украины», его встретили «некоторые комиссары, бежавшие от Махно», они сильно жаловались на своенравного батько. Но Антонов-Овсеенко принял решение: «Среди переправы коней не перепрягают»; полагаем, что этот вывод Антонова-Овсеенко был в ту пору политически верен, хотя поздно уже хватились…
В позднейших воспоминаниях недолгого советского «командукра» приведена даже портретная зарисовка Махно, из немногих сохранившихся от тех времен: «Вышел малорослый, моложавый, темноглазый, в папахе набекрень, человек. Остановился в паре шагов, отдал честь: «Комбриг батько Махно. На фронте держимся успешно. Идет бой за Мариуполь. От имени революционных повстанцев Екатеринослава приветствую вождя украинских советских войск». Рукопожатие. Махно представляет членов Гуляйпольского исполкома и его штаба».
Но Махно тоже был не прост, он встретил советское начальство по высшему уровню: запорожские тройки, оркестр, игравший «Интернационал», парад войск, приветствия… Любопытно произведенное впечатление от речи Махно на опытного большевистского комиссара: «Голос не сильный и слегка сиплый, говор мягкий – в общем небольшой оратор, но как его слушают!» Действительно, слушали своего батько хлопцы с огромным сочувствием.
Антонов-Овсеенко, считавший себя очень умным, был полностью одурачен малограмотным сыном гуляйпольского батрака. Все сомнения опытного коммунистического деятеля Махно поверг твердо отчеканенной фразой: «Пока я руковожу повстанцами, антисоветских действий не будет, будет беспощадная борьба с буржуйными генералами». Видимо, последовало еще рукопожатие, и не одно.
Антонов-Овсеенко уехал из Гуляйполя умиротворенный, вскоре он дал соответственную телеграмму: «Никакого заговора нет. Сам Махно не допустил бы. Район вполне можно организовать, прекрасный материал». Да, знай об этом Нестор и его атаманы, посмеялись бы они, как запорожцы на известной картине Ильи Репина. Пятнадцать лет спустя тот же Антонов-Овсеенко скупо признался в «чрезмерной идеализации» Махно. Но поздно было: в том году Нестор уже скончался, а мемуаристу осталось доживать едва-едва…
В начале мая 1919-го Украину, а вместе с тем и южный фланг советских войск потрясло неожиданное событие: мятеж красного командира Николая Григорьева. Личность эта в высшей степени типична для времен революций и гражданских войн – честолюбивый авантюрист, лишенный всяких идейных основ, одержимый властолюбец; таких немало наплодилось в ту смутную пору, но этому поначалу предвещали крупный успех… Немолодой по тогдашним понятиям (за сорок), самого простого происхождения (то ли кацап, то ли хохол, а скорее – из смешанного населения тогдашней Новороссии), он закончил первую мировую войну в младшем офицерском чине. Служил сперва в Центральной украинской Раде, затем у Скоропадского, потом перешел к петлюровцам. Кондотьер гражданской войны, он вел за собой разномастное воинство, все более и более распаляясь своими легкими победами. Если у Махно была четкая социальная опора-то у этого никакой, о чем ясно свидетельствуют его метания: 2 февраля 1919-го в районе Александровска Григорьев опять круто переложил руль и перешел со своим отрядом на сторону Красной Армии.