Все это очень тонкая и небезопасная работа. В Гамбурге грузчики даже грозились убить зеленоблузого. Пришлось перебраться в Штеттин. Тут стало тоже неуютно, и зеленоблузый покинул и Штеттин. Он перебирался с места на место, накапливая знания и опыт, которые, может быть, когда-нибудь дадут ему настоящую хорошую должность.
Пока что зеленоблузый довольствовался мелкими выгодами своего ремесла, и мелкая служба в пансионе могла пока что удовлетворить его в эти трудные времена.
Случались, конечно, в его практике и ошибки. Случалось, что сведения его оказывались неправильными. Может быть, он ошибся и насчет Ганса. Он с недоумением и некоторой даже тревогой смотрел, как Ганс в дружеской беседе с берлинцем приближаются к пансиону. Если ошибся зеленоблузый — то надо удирать отсюда: подстерегут где-нибудь и прибьют, как уже бывало. Но действовать сейчас надо решительно и напролом.
Он поднял руку, приветствуя берлинца (конечно, он уже знал, что это за человек). Берлинец ответил тем же.
Хозяйка сидела под зеленой шляпкой деревянного гриба.
Она встала, обеспокоенная.
— Почему вы прогнали Ганса? — спросил берлинец. — Я задаю вам, простите, этот вопрос, потому что немцы в своей стране должны помогать друг другу.
Не успела хозяйка свалить вину на зеленоблузого, как тот сам заговорил — спокойно и солидно.
С первых же его слов берлинец мгновенно изменился — он выпрямился настороженно и взволнованно.
Для Ганса ничего неожиданного не было в словах зеленоблузого — ведь он, в сущности, потому и не добивался причин увольнения, что чуял их и без того, только не решил тогда, как быть. А теперь рискнул.
— Отец — бунтовщик, — рассказывал зеленоблузый, — а сам он в дружбе с коммунистами, с вожаком одним сюда пришел, потом разошлись нарочно. Разве такого можно допускать? Сюда честные немцы отдыхать приезжают, нам таких работников сюда не нужно.
Хозяйка поддакивала обиженно и удовлетворенно.
— Где этот вожак? — спросил берлинец.
Зеленоблузый усмехнулся:
— Нет его уже, вчера мы его убрали.
— Ну, что вы на все это скажете, Ганс? — сурово обратился к парню берлинец.
Этот человек был уже совсем не похож на того добряка, который только что, в дружеской беседе, шел рядом с Гансом.
Он был сух, зол, и фашистский знак на рукаве его коричневой рубашки чернел угрожающе. Швейцарка стояла на пороге, в безмолвном испуге и ожидании глядя на Ганса. Католический бог на помощь не приходил…
Ганс молчал растерянно.
Швейцарка отчаянно вскрикнула, и это было последнее, что услышал Ганс перед тем, как зеленоблузая тяжесть навалилась на него и опрокинула…
Александр Степанович Грин
Бархатная портьера
Пароход «Гедда Эльстон» пришел в Покет после заката солнца.
Кроме старого матроса Баррилена, никто из команды «Гедды» не бывал в этом порту. Сама «Гедда» попала туда первый раз, — новый пароход, делающий всего второй рейс.
Вечером, после третьей склянки, часть команды направилась изучать нравы, кабаки и местных прелестниц.
Эгмонт Чаттер тоже мог бы идти, но сидел на своей койке, наблюдая, как перед общим, хотя принадлежащим боцману Готеру, небольшим зеркалом сгрудились пять голов: матросы брились, завязывали галстуки и, в подражание буфетчику, обмахивали начищенные сапоги носовыми платками.
Баррилен, сидя у конца стола, пил кофе.
Чаттер не знал, что Баррилен жестоко ненавидит его за примирение двух матросов. Эти матросы обыграли Баррилена, и он искусно стравливал их, тонко клевеща Смиту на Бутса, а Бутсу на Смита. Дело вертелось на пустяках: на украденной фотографии, на соли, подсыпанной в чай, на сплетне о жене, на доносе о просверленной бочке с вином. Однако, посчитавшись взаимно, Бутс и Смит схватили ножи, а Чаттер помирил их, растрогав напоминанием о прежней их дружбе.
Человек злой и хитрый, Баррилен умел быть на хорошем счету. Он пользовался прочным, заслуженным авторитетом. В каждом порту он всегда верно указывал — тем, кто не знал этого, — лавки, трактиры, публичные дома, цены и направления.