1937
Николай Николаевич Ляшко
Сердолик на ладони
Сергей Патрашин поднял голову с подушки, посмотрел в открытое окно, прислушался к шуму моря. Первые проблески рассвета коснулись его лица; он встрепенулся и сел.
— Вот и готов я, а ты еще спишь!
Сергей сунул ноги в сандалии, на террасе снял с гвоздя нитяную сумку, ощупал в ней бутылку с водой, сверток и, кивнув домам санатория — до вечера! — заторопился.
Дорожка поскрипывала под ногами галькой, доцветающие влажные тамариски щекотали плечо.
За морем небо наливалось бирюзой, а обступавшие голубую долину дымно-песчаные печальные горы были еще смутными и зыбкими, как облака.
На гряде намытой волнами гальки Сергей разделся и вошел в море. Вода приятно холодила прогретое сном тело. Сергей входил в нее все глубже, пока волны не лизнули его локти. Тогда он поплыл. Хотелось долго нырять, плавать, но боязнь — «опоздаю!» погнала его назад. Он. размашисто взлетал на волны и повторял:
— Нет, не опоздаю, нет, нет!
Слева, за столпившимися у моря горами, пожарищем занималась заря; горы справа чуть зарделись и открыли голубые провалы ущелий.
Сергею представилось, как он — и не один! — перейдет зеленую от макушки до пояса гору, опять спустится к морю, будет собирать сердолики. Ему виделся пустынный берег, а на нем сверкающие в солнце сердолики — они ждали и дивились, что его еще нет.
— Уверен, что ты еще спишь, та-ра-та-ра-там-та-ам, — одеваясь, запел он.
Гора упиралась скалистой стороной в море. На ее ступенчатых уступах местами выступали жилы красных и розовых сердоликов, гнезда агата, слои белесого, дымчатого и полосатого халцедона. Ветер, дожди, снега и зной расщепляли поверхность горы, и куски редких камней в потоках весенней и дождевой воды катились в море. Волны отделяли от них породу, смешивали с галькой и уносили в пучину. Окиси морского дна проникали в поры камней, залегали в них и на них лилово-радужными разводами, зеленью, золотом и серебром.
Долго лежали камни в пучине. Море изо дня в день, из ночи в ночь шевелило и шлифовало их. По ним ползали крабы, над ними качались медузы, проплывали дельфины, морские кошки, ерши, рыбы-иглы, рыбы-змеи. Проходили десятилетия, столетия, возможно — тысячелетия…
Штормовые ветры качали поверхность моря; редкие камни передвигались водами глубин по дну, бродили у берега и под ударами волн стремились на сушу. Вот они вскинуты, вот они коснулись золотого света: но волны, отступая, мчали их назад и опять вперед, опять назад. И, наконец, наступал счастливый миг; подтолкнутые волнами, окрашенные глубинами моря, отшлифованные, они взлетали с разноцветной галькой и падали на берег…
Место встречи — скамья у санатория — было еще пустым.
Сергей повесил на скамью сумку, услышал за кустами диких маслин хруст гальки, глянул туда и выпрямился: Женя стояла лицом к морю и одевалась. Одернув майку, она ловко схватила с гальки полотенце и на ходу увидела Сергея.
— Ты уже здесь? Здравствуй!
Он шагнул к ней с распахнутыми руками.
— Тысячу раз здравствуй! — и положил ей на плечо руку.
Зубы ее сверкали, глаза искрились. Ей тоже хотелось коснуться его плеча, но пальцы Сергея подрагивали, будто цепенели у нее на плече, и это пугало ее. Она отстранила его руку и сказала:
— Не надо так. Ты забываешь свое слово. Пойдем, Сергей снял со скамьи сумку и раскрыл ее.
— Клади.
Женя затолкала еще одну бутылку с водой, полотенце, и, двинулись вдоль берега к горе. Сергей шел: за ней с таким чувством, будто ему в жару подали воды и тут же, едва он протянул руку, вылили на землю. Слово, опять это слово! И зачем только сказал его? Это ребячество, причуда! Это она, Женя, придумала, чтобы мучить его: «Я тебя люблю, но дай слово, что мужем и женою мы станем, когда я окончу институт…»
Больше года тянется эта история. Ну, на что похоже? Ведь об этом даже говорить ни с кем нельзя, это надо прятать, это, видите ли, их секрет, это…
Было это весной. Он пришел к институту с запиской. Записка была крошечная, хотя он писал ее долго-долго, извел на нее толстую тетрадь. Он вложил записку Жене в ладонь, шепнул: «читай» и потупился. «Что хочешь, то и делай, но я тебя люблю, давно люблю. Прочитала? Если ты не любишь, верни записку и молчи, я провожу тебя до общежития — и конец». Вот и все. А сколько он волновался над этими словами!
Когда он давал Жене слово — происходило это против института, на скамье, — все было ясно: они по-прежнему в выходные дни будут бродить по улицам, обедать у матери Сергея, играть в шахматы, ходить в театры, в кино, а потом она станет врачом и…
Сергей прикрыл глаза, вспоминая, как вел сеоя тогда, что говорил. Он доказывал Жене, что ее затея навеяна книжками, что любовь не мешает работать и учиться, что многие студентки выходят замуж, что, наконец, ребенок, если он будет у них, не свяжет ее, Женю, — за ребенком станет ухаживать бабушка, его, Сергея, мать. Это возмутило Женю.
— Перестань! И не ставь в пример моих подруг. Оттуда у тебя такое отношение к старикам? Мать выхаживала тебя, мучилась, а ты на старости толкаешь ее опять к пеленкам. Я хочу быть самостоятельной и сама справляться со всем. Да и не в этом дело. Разве я предлагаю тебе что-нибудь страшное? Ну, ты не согласен? Говори! Или ты…
Женя отняла у Сергея руку и вскочила.
— Почему молчишь? Боишься? Себе не веришь? Мне? Да?
Ух, как сверкали тогда ее глаза! Сергею было и жарко, и зябко, и весело, Он привлек к себе Женю и сказал, что согласен на все. Лицо ее засветилось, она чуть ли не запела о том, что теперь ей совсем хорошо, легко, что она не обманулась в нем, верит ему. А вот теперь… Впрочем, нужно ли терзаться? Ведь он давал слово не кому-то, а ей, чудесной Женьке. Вот она, рядом.
Он поехал на работу в санаторий у моря, она устроилась на лето в соседний санаторий медицинской сестрой — и вот идет с ним за сердоликами. Вот покачивается ее спина, мелькают загорелые руки. Люди думают, она окрасила волосы. Как же, ждите! В ней ничего фальшивого, подрумяненного. В ней все свое — и такое прекрасное, что она похожа на цветок!
Женя почувствовала на себе взгляд Сергея и глянула на него.
— А тебе, Сережа, загар к лицу.
У Сергея перехватило дыхание.
— Приятная пилюля!
— Это не пилюля. Ты такой, что я побаиваюсь тебя!
— Меня? Не фантазируй, пожалуйста.
— Я не фантазирую. И ты держи себя в руках, а то у меня закружится голова, я отстану в учебе. А быть в тягость твоей матери я не хочу. Вот. Неужели ты не понимаешь? Я прошу тебя! А то…
Сергей взял ее за руку:
— А то что будет? Признайся, что наше слово и тебе в тягость, но ты упрямишься.
— А ты не горячись и не выдумывай, чего нет!
Сергей склонился к Жене.
— Хорошо, поцелуй меня, один раз…
— Хочешь подкрепить свое слово?.. Пусти, увидят!
— Один раз!
— И больше не будем? Да?
— Не будем.
Сергей положил на землю сумку и выпрямился. Женя приподнялась на носки, побледнела и, как бы падая, прикрыла глаза. Сергей одной рукой обхватил ее шею, другую прижал к ее щеке и губами припал к губам. Женя закачала головой и руками уперлась в его грудь:
— Да ты что?! Ведь трудно дышать! Зря я приехала сюда!