Николай с состраданием смотрел на угасающего товарища, на губах которого пенилась, стекая, розовая сукровица, и думал: "Он был бы жив, если бы я его не увлек. И главное - без пользы погиб человек..." .
Потом, уже держась за рукоятки носилок, оправдывал себя: после свершившегося факта всегда легко найти виновника. Особенно тут, на войне. А что касается пользы... Кто же заранее мог знать, чем обернутся дела? А если бы пошел в атаку?..
Когда команда пополнения, уменьшившаяся на двоих, собралась, Николай привел ее на командный пункт роты. Он хотел было по-уставному доложить вышедшему из землянки командиру роты, но капитан перебил его:
- Знаю, товарищ Косаренко, все знаю! За находчивость и умелые действия объявляю благодарность! И назначаю командиром отделения. - Он помолчал. Надеюсь, товарищ Косаренко, ты и впредь станешь действовать так же инициативно и смело!
- Буду стараться, товарищ капитан!
Командир роты распустил строй и, улыбаясь, сказал такое, отчего у Николая все похолодело:
- А ведь я вспомнил, откуда мне твое лицо знакомо!.. Приглядись к моей физиономии, может, и она тебе что-нибудь напомнит?.. Не узнаешь? Склеротик несчастный, да мы же с тобой однокашники по Рязанскому пехотному. Только в разных ротах постигали премудрости военного искусства...
- Что вы, товарищ капитан! - запротестовал Николай, не отворачиваясь от улыбающегося взгляда капитана. - Вы меня с кем-то путаете...
- Может быть, может быть... Значит, на этот раз меня зрительная память подвела. Она у меня, не хвалясь скажу, особенная: два часа покручусь с человеком, и уж потом долго его не забуду... А вот с фамилиями, наоборот они у меня быстро улетучиваются... Что ж, иди принимай свое отделение...
15
Штрафная рота занимала оборону на стыке, двух стрелковых дивизий, примыкая своим правым флангом к сопке, а левым - к обширному труднодоступному болоту. Фронт в этих краях был давно и прочно устоявшимся, обе стороны возвели долговременные оборонительные сооружения: дзоты и блиндажи с многокатными перекрытиями и соединениями между собой глубокими траншеями, а на "ничейной" земле, разделяющей воюющие стороны, создали хитроумные минные заграждения. Все видимое с обеих сторон - каждый валун, каждое дерево и каждая тропка, - все давным-давно было пристреляно и постоянно держалось на прицеле. А это значило: чуть высунулся из укрытия, попал в поле зрения вражеских наблюдателей, словом, допустил ненароком хоть самую малую оплошность - расплачивайся кровью, а то и самой жизнью...
В этот суровый фронтовой быт, требующий напряжения всех сил, и физических и духовных, Николай довольно быстро влился и не очень тяготился его лишениями и неудобствами. Сложны и трудны были его отношения с новыми товарищами. И не только потому, что этих товарищей никак нельзя было назвать ангелами, к которым бы тянулась душа, - оберегая свою страшную тайну, Николай общительный по натуре, принуждал себя быть замкнутым, нелюдимым. Поэтому среди окружавших его людей он был и чувствовал себя отшельником, а это было для него самой ужасной моральной пыткой.
- У тебя, Косаренко, наверное, телок язык отжевал, - заметил как-то Коровин. - Все молчишь и молчишь... Зачем тебе, спрашивается, амбарный замок на душе?..
- А почему я ее должен держать нараспашку?
- Так, дорогуша же ты мой, неужели это надо доказывать? Птахи небесные, и те на разные голоса заливаются, радость друг другу доставляют. Мы же, как-никак, человеки, хоть проштрафившиеся. А на поверку что выходит? Явная несуразица... Второй, считай, месяц одно и то же мыкаем, а я вот даже не знаю, к примеру, женат ли ты и есть ли у тебя детишки?
- Тебе-то что до этого? - не очень вежливо заметил Николай. - Чем в чужую душу лезть, лучше бы винтовку как следует почистил.
- Опять затянул нудную песню, - обиделся Коровин. - За мое оружие будь спок, оно у меня в полном ажуре!
- Ажур... А вот эта грязь, а это ржавое пятно?.. Через два часа проверю!.. А теперь показывай, какой твой сектор обстрела?
- Мама родная, да сколько же ты будешь спрашивать про него, про этот несчастный сектор?
- Сколько надо, столько и буду! Показывай!
Коровин нехотя подошел к амбразуре.
- Значит, так... Справа во-он тот валун, какой возле кустов, а слева расщепленная береза. Врагов должен бить как на озерке, так и на берегу. Еще имеются вопросы?
- Что нового заметил у противника?
- Все по-старому... Днем финны и носа не высовывают.
- А ночью?
Оказалось, что ночью, уже перед утром, Коровин видел, как два вражеских солдата спускались умываться.
- Стрелял по ним?
- Зачем? С такого-то расстояния только в белый свет и попадешь... Тут, поди, метров пятьсот, не меньше...
- Эх ты, вояка! - укорил Николай товарища, подумав про себя: "Я, наверное, и впрямь стал заплесневелым сухарем. Человек ко мне сердцем тянется, а я его всеми силами отпихиваю от себя..."
И словно бы заглаживая свою вину, примирительно спросил:
- Махорка есть?
Коровин полез в карман брюк и достал бархатный кисет, на котором шелковыми нитками было искусно вышито: "Кого люблю, тому дарю. Навсегда твоя Вера".
- Девушка? - поинтересовался Николай.
Коровин заулыбался, тепло и горделиво.
- Когда вышивала эти бесценные слова для меня - да, а теперь, как говорится, самая что ни на есть законная жена. Хочешь взглянуть? - спросил он и, не дождавшись согласия, торопливо, будто опасался, что ему помешают это сделать, полез в нагрудный карман гимнастерки.
С потертой фотокарточки смотрела молодая белокурая женщина в светлой кофте с узкими рукавами до запястья и в широкой деревенской юбке. Курносый нос, тонкие раскрылки бровей, щеки с ямочками, пухловатые губки и большие глаза с выражением не то застенчивости, не то виноватости, - все части лица соотносились между собой с такой удивительной пропорциональностью и так дополняли друг друга, как будто искуснейший ваятель в них воплотил свою мечту о женской красоте.
Женщина сидела на стуле и держала годовалого мальчика, черного, как цыганенок, а по бокам у нее стояли две девочки-дошкольницы, похожие на мать.