На перекрестке двух улиц остро вдруг пахнуло свежеиспеченным хлебом. Судорожно глотая слюну, Николай увидел фургон, возле которого хлопотали двое: бородатый мужчина и женщина. Выждав, когда они с носилками скроются за дверью, он без раздумий подошел к фургону, схватил буханку и поспешил за угол пекарни...
2
Четверть часа спустя Николай вышел к станционным путям и, осмотревшись, забрался в открытый четырехугольный полувагон с углем, присыпанным снегом. Радуясь второй удаче, он присел на корточки, прислонясь к стене вагона, и стал ждать отправления. Лязгнув буферами, поезд тронулся и набрал скорость: загромыхали колеса на стыках рельсов, застучали от пронизывающего ветра и зубы Николая.
Хорошо, если поезд остановится на первой же станции, а если будет громыхать часа два подряд?..
"Разве что спрыгнуть" - подумал Николай и распрямился, чтобы перевалиться через борт. Увидев, однако, как на обочине мелькали деревья, отбросил мысль о прыжке - поздно.
И опять свернулся калачиком, прислушиваясь к злорадному перестуку колес и разбойному свисту ветра. В душе его шевельнулся страх: "Неужели все этим и кончится?..".
Николай протестующе распрямился и принялся энергично обхлопывать себя. Но сил у него было уже мало, и он быстро выдохся.
А поезд продолжал мчаться, а свирепый ледяной ветер безжалостно выдувал из-под бушлата скудные остатки тепла, а вместе с ними и всякую надежду на жизнь.
Николая уже начало клонить в обманчиво-сладкий сон замерзающего, когда паровоз вдруг ободряюще загудел и начал сбавлять скорость. Николай хотел вскочить, но не смог - руки и ноги одеревенели. Наконец с трудом распрямился и потихоньку выглянул из-за борта. Сердце его так и опустилось: на станционном здании прочитал: "Губаха"...
Это значило, что ночью он потерял ориентировку, сел не в тот поезд и возвратился чуть ли не на исходные позиции побега. Более несуразный поступок трудно и придумать!..
Как же теперь быть?
Остаться в поезде - значит, наверняка замерзнуть, сойти с него - все равно что на людной улице во всеуслышание крикнуть: - "Люди добрые, хватайте меня, я - беглец!.."
Что делать?
Николай не заметил, когда поезд снова тронулся, а заметив, уже более не терзался сомнениями: перевалился через борт и, щадя больную ногу, начал опускаться по металлической лесенке. С нижней скобы спрыгнул не совсем удачно: упал, ткнулся лицом в снег, тотчас же вскочил и, прихрамывая, пошел на пристанционную улицу с аккуратными деревянными домами и свернул в первый же переулок. Перешел в другой, стремясь как можно скорей и незаметней выбраться из города. Наконец позади остались окраинные домики, и он, все еще находясь под впечатлением только что пережитого, облегченно вздохнул: "Кажется, пронесло...".
Невдалеке темнела припорошенная снегом тайга. "Заберусь в ее глубину, разведу костер и возле него отдохну", - решил Николай.
Но что это там, почти перед самым лесом, протянулось неширокой серой полосой, над которой висел густой туман? Догадка его не обрадовала это же Косьва!..
Вскоре Николай стоял на берегу быстрой горной реки, по которой чуть ли не сплошной массой плыла шуга вперемешку со снегом, и чувствовал себя так, будто уперся в высокую крепостную стену...
Позади что-то зашуршало - это паренек лет десяти съехал на лыжах с пригорка. Николай поманил его к себе и спросив далеко ли до моста.
- А вон аж за теми домами, - ответил паренек, шмыгая носом.
- К нему дорога только по городу?
- Можно и напрямик, но снег-то, ишь какой!
- Да, да, конечно,- поспешил согласиться Николай.- На лыжах ты бегаешь ловко, а вот плавать еще небось не научился.
- Эт почему ж? - обиделся паренек, задетый за живое.
- А где плавать-то? Река-то неглубокая...
- Ну да - неглубокая, - возразил паренек. - Да в ней есть такие омуты...
- Что, и перекатов нет?
- Эт почему ж? Видите сухое дерево? Как раз против него перекат. Мне всего вот так, - паренек приложил ребро ладони к горлу. - А другой вон аж за тем поворотом, но тот поглыбже...
Паренек уехал, а Николай прошелся вдоль берега и остановился возле сухого дерева. Вода тут бурлила, перемешивая шугу, и, будто чем-то недовольная, сердито шипела. "Придется переходить вброд. Но днем нельзя люди сразу заподозрят неладное... Но где пробыть до темноты? Где?.."
Ничего не придумав, Николай вздохнул и нехотя побрел назад к крайним домикам - не оставаться же на берегу до вечера.
3
На отшибе, под тремя старыми кривыми березами, одиноко стоял ветхий, покосившийся домишко в три окна и под тесовой крышей, потемневшей от времени. Над его трубой, пригибаемый утихомирившимся ветром, приветливо вился кудлатый дымок, напоминая беглецу о домашнем тепле и уюте. "Будь что будет!" - с отчаянной решимостью подумал Николай и направился к неказистому домику.
На стук вышел старик с окладистой седой бородой, в лоснившейся телогрейке и в валенках с самодельными калошами из автомобильных камер. Он вопрошающе оглядел подозрительного путника скорбными глазами, но на его: "Здравствуйте!" почему-то не ответил.
- Мне бы, папаша, обогреться, - громко, считая, что старик глухой, запоздало раскаиваясь в новом неосмотрительном поступке, сказал Николай. Можно?
- Отчего же нельзя? Тепла не жалко. Заходи! - пригласил старик, пропуская его в сени.
В домике было жарко и раздражающе пахло чем-то необыкновенно вкусным, отчего у Николая закружилась голова. При все том успел он заметить на простенке фотографию военного моряка, похожего на хозяина. Простенькая рамка его была обвита черной ленточкой.
Старик придвинул табурет к плите, в которой весело потрескивали березовые дрова, и молчаливо пригласил его сесть. Ощупывающе оглядывая незваного гостя, неспешно свернул цигарку и протянул кисет Николаю:
- Закуривай.
От долгого пребывания на холоде пальцы Николая распухли и ему пришлось приложить немало усилий, чтоб свернуть папиросу. Зато с каким наслаждением втягивал потом он дым крепчайшего самосада!
- У тебя, папаша, не табак - горлодер!
Старик вроде бы и не слышал похвалы, беспричинно покашлял в ладонь и, как бы между прочим, поделился новостью: