- Ну и спал же ты, мил-человек! - сказал бородач, хлопотавший у печки. - Как святой праведник спал - даже с боку на бок не перевернулся. А я в твою честь подстрелил матерого глухаря. Умывайся да к столу - свеженькой дичатинкой попотчую...
- Богато живешь, - заметил Николай, разглядывая увесистые куски жареного мяса.
Бородач горделиво приосанился:
- Да пока, слава богу, на пустоту в желудке не жалуюсь. Только вот хлеба черт-ма и опять же соли. Но я привык... В тайге, паря, не пропадешь, она, родная, и еду-пищу дает, и от злого глаза укрывает.
- Ты что же - дезертир? - в упор спросил Николай, еще ночью догадавшийся, с кем имеет дело.
- Он самый.
- И давно в бегах?
- Да на второй уж год, считай, перевалило.
- Не одичал без людей-то?
- А я об них, об людях-то, не оченно тужу. Что мне в них по теперешним временам? Вот только по бабе скучаю, иной раз, признаться, невмоготу бывает... Опять же и по ребятишкам тоскую. Четверо их у меня. Три пацана и одна девчушка. Чуть не каждую ночь снятся... Ты-то женатый?
- Женатый... Тоже сынишку имею и дочурку.
- Дети всему делу голова... Ради детишек, паря, все стерпишь...
- А поймут ли они тебя, когда вырастут? Вернее, захотят ли понять?
- Отчего ж бы и нет?
- Ладно, допустим, дети поймут... А как перед законом-то оправдываться будешь?
- Это смотря перед чьим... Ежели, примерно, верх окажется за немцами...
- Можешь не сомневаться - победят наши! - с горячностью заверил Николай.
- Как-нибудь выкручусь и тогда... Советская-то власть, она хоть и строгая, но навроде матери родной - отходчивая и незлопамятная... Опосля победы таким, как я, глядишь, и амнистию объявят...
- А если поймают до победы? - не щадя самолюбия собеседника, допытывался Николай. - За дезертирство ведь полагается шлёпка!
- Это если на фронте... Там под горячую руку и на страх другим расстреливают... А в тылу какой смысл? Государству выгодней осужденных на передовую отправить... Самое же главное, вряд ли им удастся меня поймать. Места тут глухие - легче с ведьмедем-шатуном столкнуться, чем с кем-нибудь из людей. За тринадцать месяцев ты вот, считай, первый... Но тебя ко мне, видать, сам бог послал... Ты ведь, надеюсь, составишь мне компанию?
- У меня другие планы.
- Да какие у тебя могут быть планы? На люди тебе показываться нельзя, а самостоятельно скрываться... У тебя ведь ни оружия, ни даже топора... Без всего этого, милый мой, в тайге сгинешь, как дождинка в море. Так что для тебя наивыгоднейший резон - ко мне в компаньоны. Со мной, брат ты мой, заживешь как у Христа за пазухой. Оставайся!
- Спасибо, но не могу.
Бородач потускнел, нахмурился.
- Зря! Попомни мое слово: опосля спохватишься, да поздно будет. Локоть-то - он вот, да попробуй его укуси... Или, может, обзавелся надежными документами?
- У меня вообще никаких документов.
- Ну и ну, - бородач укоризненно покачал кудлатой головой. - Никак не пойму я тебя: или ты скрытный, или попросту бесшабашный... Поживи недельку-другую, силенок наберешься, успокоишься. Да и власти тогда, надо полагать, махнут на тебя рукой. Решат, сам себя-то наказал беглец, в тайге загинул... А по горячим-то следам они тебя в два счета сграбастают. Так что не отнекивайся. Куда тебе торопиться? Кто и где тебя ждет?.. Значит, отказываешься категорично? Эх, неразумная голова!.. Я думал-мечтал с тобой по-братски пережить лихолетье, но раз такое дело... Что ж, иди, достигай своего... Я тебя самолично выпровожу.
Через пять минут они уже были в пути. Впереди, тяжело дыша, грузно шагал расстроенный дезертир, за ним - Николай. Пологий спуск и крутой подъем, снова спуск и снова подъем. Когда его перевалили, бородач, снимая повязку с глаз Николая, сказал с грустью:
- Теперь можно и распрощаться... Иль, может, передумал, а?.. Эх, паря, отказываешься ты от своего счастья, - сожалеючи вздохнул бородач. - Ну, да бог тебе судия!
Пожав руку Николая, бородач увалистой походкой зашагал назад, вызывая в душе Николая разноречивые чувства.
6
В полночь Николай выбрался к железной дороге и побрел по шпалам. Снега на полотне было намного меньше и идти стало легче.
Над горами висела круглая луна, окаймленная ярким морозным кольцом, в тайге было светло и тихо до звона в ушах. Шла третья ночь скитаний, и на душе у Николая было сравнительно спокойно: острота ощущения опасности поуменьшилась, точнее, притупилось ее восприятие.
По шпалам он не прошел и километра, как его обогнал заиндевевший товарняк. Поезд шел на подъем и можно было легко вскочить на подножку тормозной площадки, но у Николая были слишком свежи впечатления от езды в угольном вагоне, чтобы соблазниться возможностью подъехать...
За изгибом железной дороги показался красный огонь семафора, а чуть дальше светило окно будки стрелочника. Поразмыслив, Николай свернул в тайгу и, обойдя пост стрелочника, подошел к рубленому зданию полустанка.
В крохотном зале ожидания, возле круглой печи, обитой железом, одиноко дремал худощавый и давно не бритый железнодорожник. Он сонно-равнодушно взглянул на вошедшего и опять закрыл глаза. Николай опустился на другой конец деревянного дивана, прислонился к его высокой спинке и, прислушиваясь к размеренному тиканью настенных часов, не заметил, как заснул. Вероятно, он проспал бы долго, но его бесцеремонно растолкали:
- Эй, ты, слышь, что ль?
Николай с тревогой очнулся. Возле него - небритый железнодорожник.
- В чем дело?
- Поезд прибывает!
- Какой?
- На Губаху.
- Мне в другую сторону.
- А я грешным делом, подумал: не проспит ли человек? - сказал железнодорожник, словно бы оправдываясь. - А твой поезд прибудет часа через полтора.
"А что, теперь, пожалуй, можно и в поезде попытать счастья", - подумал Николай. Но пришла ему и другая, отрезвляющая мысль: не рано ли? Не кончится ли эта поездка крахом всего задуманного? И вообще - стоит ли ускорять ход событий, которые пока что развиваются вполне благоприятно?
Колебался Николай до последней минуты. После же прихода поезда, отбросив всякие сомнения, он решительно вышел из теплого помещения на мороз и направился к предпоследнему вагону, в тамбуре которого не стояла проводница. Войдя в вагон, он с непринужденностью бывалого пассажира начал выискивать свободное место. В вагоне, скупо освещенном двумя керосиновыми фонарями, было тесно, и Николаю с трудом удалось найти укромное местечко на самой верхней, багажной, полке. "Это даже к лучшему", - решил он, прикрываясь бушлатом.