Страх тогда заполз в душу Андрея и вытеснил оттуда все. Он понял, что хотел жить и был готов купить себе жизнь любой ценой. Высокие слова ушли сами собой. Андрей презирал себя за этот страх, но иначе не мог. Жажда жизни была сильнее его идеалов, и он понял, что готов ими поступиться.
Его соседи после того как барак погружался в сон переговаривались между собой.
— Доколе это продолжаться будет? — хрипел худой дядька. — Сдохнем здесь.
— Надо было идти в полицаи, когда предлагали, — ответил молодой парнишка, что лежал на нарах под Андреем.
— В какие полицаи, дурак? — заговорил сосед справа. — Нас к власовцам сватали. А там не рай.
— Рай не рай, дядя Фома, а все не так как здесь.
— А когда вас звали? — спросил Андрей.
— Дак с несколько месяцев назад, паря. А ты чего к ним захотел?
— Я спросил только. Невтерпеж здесь. Нам внушали, что бога нет. Ада и рая тоже нет.
— И чего?
— Есть ли ад после смерти, не знаю, но здесь он есть. И мы в этом аду.
— Оно так, паря, но власовцы не просто так к себе зовут. Они тя воевать заставят. Я на то не пойду. Пусть лучше кончат.
— И кончат. Думаешь, пожалеют? — зло спросил молодой парень снизу. — Мне теперь все одно хоть к полицаям хоть к власовцам.
— И в своих стрельнешь? — спросил дядька.
— Не знаю, — буркнул в ответ парень и замолчал.
Андрей также больше в разговор не вмешивался. Он подумал, что все же есть шанс отсюда вырваться…
****
И вот рано утром в барак пришел молодой щегловатый офицер в новенькой серой шинели с нашивкой РОА на рукаве. На его петлицах были перекрещенные копья и на погонах по ромбу на красной полосе. Но представился поручиком Артюхиным.
У него было такое располагающее лицо. Андрею он сразу понравился, ибо после рож офицеров СС и конвоиров, не умевших улыбаться, поручик выглядел добрым ангелом, опустившимся в ад.
— Господа военнопленные! — заговорил Артюхин. — Я офицер РОА и пришел к вам как друг. Я русский, как и вы. И я сражаюсь среди русских, которым небезразлична судьба России! Не хватит ли и вам страдать по чужой вине?
Военнопленные зашумели. Хотя было не понятно, одобрили ли они слова поручика или нет. Поручик поднял руку, требуя тишины.
— Господа! Имейте терпение выслушать того, кто есть сейчас единственная ваша надежда на спасение. Большевики бросили вас на произвол судьбы! Они отдали вас на растерзание врагу и не думают о ваших нуждах! Они уже объявили вас изменниками родины, и ваши семьи изопьют чашу вашей измены до дна! Сами знаете, что ждет тех, чьи сыновья и отцы сдались в плен.
— А чего не знать-то? — горестно спросил кто-то. — Приказ есть на то самого Сталина!
— Вот именно! — горячо продолжил поручик. — Но у вас есть шанс выжить и шанс отомстить большевикам за попранное Отечество! Я не стану много говорить. Нет. Сейчас все, кто пойдет со мной — станут солдатами армии, что вместе с силами вермахта воюет с большевиками.
— А чего у немцев солдат не стало? — спросил кто-то.
— Недочеловеков стали в армию звать.
— Господа, — улыбнулся Артюхин. — Я понимаю, что многие из вас считают мое предложение изменой Родине.
— Измена и есть. Чего говорить?
— Но жить охота.
— А в лагере — смерть.
— Верное замечание, господа. Я зову вас в ряды РОА. Я честно вам скажу, что обратной дороги у вас не будет. Тот, кто пойдет за мной прощения у большевиков не получит. Это путь в одну сторону. Итак, кто со мной?
Андрей сразу поднял руку и вышел вперед. Это было то, ради чего его сюда направил Нольман. Да и жить просто хотелось. А этот офицер принес ему жизнь.
За ним вышло еще сорок пять бойцов. Они пытались сами себя оправдать словами ненависти к Сталину и большевикам. Но говорили это не от того, что ненавидели. Им сейчас был нужен тот, кто во всем виноват. И особенно усердствовал бывший замполит лейтенант Любушкин, от которого Андрей совсем недавно слышал иные слова.
Но и у Любушкина не было выбора. Его как коммуниста и политработника давно приговорили к смерти, но эсесовцам доставляло удовольствие мучить его. И Любушкин просыпаясь утром, не знал точно доживет ли до вечера. Потому он использовал шанс…
***
Дабендорф.
Школа РОА.
Апрель, 1944 год.
Андрей открыл глаза и увидел над собой выкрашенный белой краской потолок казармы. Он был так не похож на грязно-серый потолок в бараке для военнопленных.
«Какой чистый, — подумал он. — Вчера я не обратил на него внимания. А сейчас это первое что я увидел. Первое в новом мире…»