Если вплоть до этих мест вабоны селились кучно, пусть и не стена к стене, но уж точно забор к забору, то дальше открывался столь любимый Тэрлом простор полей и садов, не огороженных ничем, кроме естественных преград в виде пашен, оросительных каналов да кустов хмеля, винограда и прочих выращиваемых повсюду культур. Поля простирались до самого Пограничья и, широкой дугой обступая Вайла’тун, достигали по обеим его сторонам берегов Бехемы, облюбованных поселениями рыбаков. Среди полей терялось с полдюжины деревень, называвшихся тунами и представлявших собой несколько изб, обнесенных общим забором, да десяток-другой отдельных хозяйств, торпов, принадлежавших, как правило, одной большой семье, стесняемой рамками деревни, или отпетым нелюдимам, пожелавшим не сковывать себя общественными устоями.
Наконец, последним местом, где можно было встретить вабонов, оказывались военные заставы, разбросанные по всему Пограничью, начиная с заставы Тулли на опушке леса и заканчивая той, что имела несчастье быть возведенной у самой кромки Мертвого болота. Жизнь там текла по своим законам. Законам, основанным на жесткой, если не сказать жестокой дисциплине и безоговорочном подчинении предводителям. Это был мир настоящих мужчин, бесстрашных воинов и будущих героев. Во всяком случае, так говорили родители, воспитывая проказливых детей. И дети верили. Когда-то Тэрл тоже разделял эти взгляды, считая за честь быть принятым в ряды мергов, а позже — участвуя в рейдах на разрозненные стойбища лесных дикарей. С тех пор многое изменилось. Сейчас гордость за настоящих виггеров, верой и правдой защищавших подступы к родному Вайла’туну, сменилась жалостью. Жалостью к тем, кто не прозрел настолько, чтобы видеть, что их, по сути, бросили одних на вражеской территории как заложников, обреченных прозябать в нескончаемой и никому толком не нужной осаде. Их руки могли бы гораздо больше пригодиться для других целей, таких как поиск новых каменоломен, возведение мощных стен вокруг всего Вайла’туна, наконец, для работы на полях, но, увы, постоянная война с шеважа оказывалась куда как выгодней обитателям замка. Хотя бы потому, что исходившая из Пограничья угроза волей-неволей сплачивала все перечисленные выше слои обитателей обоих Вайла’тунов и сама собой оправдывала важность, нет, какое там, необходимость сильного единоначалия.
Тэрл сплюнул и плотнее закутался в плащ.
Треск грома заставил его оглянуться. Над замком нависли свинцовые грозовые тучи. Грязные косые полосы, прочертившие все небо, свидетельствовали о приближающемся ливне.
Легко дернув здоровой рукой уздечку, Тэрл пустил Стервеца галопом.
А ведь свежая кровь фолдитам ой как не помешала бы! Достаточно сказать, что из всех аолов Тэрл был самым молодым. Когда же ему приходилось ездить на советы старейшин в другие деревни, он с тревогой отмечал, что там его встречает все меньше юных лиц. Подрастая, вчерашние дети покидали родительский кров и перебирались поближе к замку, становясь кто ремесленниками, кто торговцами, кто виггерами. Увы, рожденные фолдитами сегодня хотели быть кем угодно, только не фолдитами. Быть фолдитом значило для них слыть простофилей, ковыряющимся в земле вместо того, чтобы совершать героические подвиги или, на худой конец, зарабатывать деньги, почти не прикладывая к этому усилий. Это просто чудо, что в деревне Тэрла…
— Давненько к нам не захаживали, вита Тэрл! — прервал его размышления чей-то приятный бас. — Заглянули бы как-нибудь, что ли.
Стервец как раз притормаживал, чтобы обогнать плетущуюся впереди телегу и одновременно не потоптать идущую навстречу ватагу мальчишек, судя по довольным физиономиям и до колен оттянутым подолам, удачно поохотившихся в чьем-то яблоневом саду. С телеги на Тэрла, лукаво прищурившись, смотрел тучный детина в засаленной кожаной безрукавке и не менее сомнительной чистоты выцветшей полотняной юбке. Копна курчавых волос и широкая борода надежно скрывали его истинный возраст, о котором можно было судить разве что по выразительным морщинам на обветренной, побуревшей от солнца коже. Тэрлу же о его возрасте гадать не приходилось вовсе, потому что он прекрасно знал кузнеца Кемпли — своего бывшего односельчанина, который с тремя сыновьями, одной дочерью и двумя женами вот уже зим пять как перебрался в торп давно покойного деда.