Хейзит тоже размышлял о поре упадка, предшествовавшей зиме, которая, по всем приметам, обещала выдаться в этот раз холодной и многоснежной. Увядающие деревья говорили о том, что следует поторапливаться. Вот-вот начнется период частых дождей, а это крайне усложнит постройку большой печи. Хорошо, что Ниеракт знает свое дело и, вероятно, еще сегодня пошлет своих людей за глиной и приступит к изготовлению первых лиг’бурнов. Но сколько дней уйдет на то, чтобы сделать достаточно для возведения такой печи, которая могла бы снабжать готовыми камнями не только жителей Вайла’туна, но и разбросанные по всему Пограничью заставы? Хейзит представил себе длинные караваны из груженных его камнями телег, охраняемые вооруженными до зубов воинами и медленно продирающиеся сквозь чашу, где за каждым деревом их подстерегают коварные дикари с луками. Нет, не так! Ведь к тому времени уже наверняка наступит зима. А значит, телеги снимут с колес и переставят на полозья. На санях по снегу перевозить грузы легче, чем на колесах. Тем более по лесу, в котором почти нет проезжих дорог, а на тропах рытвины перемежаются с кочками и корнями. Кроме того, зимой многие деревья стоят голые, и за ними не так-то просто укрыться врагу, если только он не умеет зарываться с головой в снег. Нет, что и говорить, перестройка застав зимой на первый взгляд выглядит даже предпочтительней, чем летом, а тем более под дождем. Хейзит живо представил себе, как обозы с камнями достигают гостеприимно опущенного моста через засыпанный непролазным снегом ров и под радостные крики эльгяр разгружаются в центре заставы. За дело берутся строители. Не плотники, как было всегда, а настоящие строители-каменщики, соскучившиеся по работе. Не разбирая деревянных стен, чтобы не подвергать себя опасности внезапного штурма, они внутри их возводят каменные, может быть, даже с башнями по краям, как в замке…
— Вита Олак. — Да?
— Вы не знаете точно, сколько сейчас в Пограничье наших застав?
Олак глянул на неловко скакавшего чуть позади юношу и ответил не сразу.
— С десяток.
Похоже, собеседника такой ответ не удовлетворил.
— Это значит десять или двенадцать? Или больше? Я потому и спрашиваю, что мне хотелось бы знать наверняка.
— Девять. Если не считать той, откуда ты бежал.
Он заметил, как лихорадочно вспыхнули щеки Хейзита, и скрыл усмешку.
С одной стороны, ему совершенно не нравилась ситуация, в которой он оказался, будучи приставлен к желторотому мальчишке, все заслуги которого сводились к тому, что он придумал вместо горшков печь из глины камни. С другой же — Олак всегда питал невольную симпатию к самостоятельным и настойчивым ребятам в возрасте этого подмастерья. Ему всегда хотелось, чтобы таким же самостоятельным в принятии решений и настойчивым в их осуществлении был его собственный нерожденный сын. Который сейчас мог бы быть приблизительно того же возраста, что и этот парень, неумело дергающий за узду своего низкорослого конягу и обиженно отводящий взгляд.
Что ж, девять застав да еще одна, думал между тем Хейзит, это не так страшно, как он предполагал. Почему-то он раньше считал, что застав не один, а по меньшей мере два десятка. Правда, это означало и то, что на самом деле и вабонов там служит в два раза меньше, чем ему бы хотелось. Но зато превратить их из поленницы дров в настоящие крепости, неподвластные свирепому огню, будет в два раза проще. И быстрее. Он потрогал рукой притороченный к седлу мешок. Увы, построить из таких мелких камней замок со стенами и главной башней — дело далеко не одного дня. Может, попробовать сделать их больше по размеру? Почему он должен привязываться к какому-то старому ящику только потому, что тот послужил ему первой формой? Почему бы не слепить лиг’бурн раза в четыре больше? Отвлекшись на Олака, который в это время поздоровался с несколькими прохожими, Хейзит вернулся к своим прикидкам и понял, что ошибается. Большие камни гораздо менее удобны при строительстве, а кроме того, их обжиг в печи займет куда больше времени, чем обжиг в четыре раза меньших. Время! Хорошо бы знать наперед, сколько его у них осталось.
Тут он увидел ту, о которой уже забыл и мечтать. Шагах в тридцати впереди из-под сени раскидистого дуба навстречу им гордой поступью вышел статный конь, заботливо укрытый серой попоной, изрезанной перекрестьями желтых полос. Верхом на нем, изящно уворачиваясь от веток, покачивалась кареглазая незнакомка с каштановыми волосами, собранными на затылке в хвост ниже плеч, и с длинными голыми ногами, загар которых подчеркивали светлые, расшитые бисером ско из мягкой кожи. Сегодня на ней была тонкая кожаная безрукавка, затянутая впереди крест-накрест тесьмой так туго, что сквозь нее проступали упругие очертания груди, и такая же кожаная юбка, в которой мало какая наездница осмелилась бы взобраться на лошадь вообще, а тем более сесть без седла верхом. У девушки не было ни седла, ни оружия, ни провожатых — ничего, кроме красоты и уверенности во взгляде.