Инженер был в общем-то человек неплохой. Только обюрократился на казенных должностях и на людей смотрел в соответствии: в соответствии с расценками, в соответствии с договором, в соответствии с циркуляром за номером таким-то. А обыкновенно, по-простому — разучился.
— В счет того, что вам причитается, — повторил он, — ничего не могу выплатить до сдачи объекта. Но приходите завтра на разгрузку. Как раз будет суббота, вечером получите деньги.
Назавтра они голодные пришли выгружать из вагона три тысячи изразцов. Работали через силу, отец сорвал ноготь, изразцов двадцать разбили, за них должны были удержать из заработка, у Щенсного все время плыли темные круги перед глазами. Но оба все таскали и таскали, до ломоты в пояснице.
Уже смеркалось, когда они прибежали к кассе. Окошко было закрыто: выплата кончилась. Что делать?
— Я уже сдал ведомость, — сказал кассир, — идите к старику, он еще у себя, раскладывает пасьянс.
Отец сгреб тесло, пилу, дрель, взял ящик с инструментом, и они двинулись к инженеру.
Инженер, тот самый, сидел за столом нахохлившись — что-то в картах не получалось. Увидев их, рассердился:
— Все вы отдыхаете после работы. Вот и я хочу отдохнуть. Приходите в понедельник, может, я вам что-нибудь наскребу.
Щенсный, державший как раз под мышкой отцовский ящик, а в руке тесло, сделал шаг вперед.
— Вы нам заплатите сейчас!
— Каким тоном ты разговариваешь! Сейчас? А если нет?
— Тогда я вас зарублю! Мне уже все равно. Смотрите! Считаю до пяти: раз, два…
Отец, робевший перед каждым галстуком, совсем потерял голову, а инженер побелел. Может, он понял по глазам Щенсного, что тот и в самом деле зарубит, а может, увидел такую боль и отчаяние, что в нем дрогнуло то человеческое, что дремало под циркуляром, — трудно сказать. Дрожащей рукой он достал бумажник.
— Вот вам десять злотых. Даю свои, потому что вижу, нуждаетесь. С получки вернете.
Отец кланялся, бормоча слова благодарности. Щенсный стоял неподвижно, ослабев после вспышки, инженер же смотрел в сторону, барабаня пальцами по портфелю, словно не отцу, а ему было неловко и стыдно за то, что произошло.
Когда они выходили, инженер бросил им вслед:
— Сдерживай себя, молодой человек. Другой на моем месте вызвал бы полицию…
Во дворе Щенсный взял отца под руку и почувствовал, что тот дрожит.
— Как ты мог, сын, как ты мог так его напугать…
— Пошел он к черту!.. Ты что-нибудь видишь? Я нет.
Отец остановился, заглянул ему в глаза.
— Как нет? Ничего не видишь?
— Я же сказал. Будто мне глаза выколол кто…
Отец в испуге засуетился вокруг Щенсного, усадил его на камень.
— Это от голода, сынок, сейчас принесу хлеба, колбасы, и все пройдет…
Вскоре он принес хлеб, колбасу, сало и еще кое-какие продукты для дома, оставил все это под присмотром Щенсного, а сам побежал за селедкой. Ему хотелось обязательно взбодрить сына чем-нибудь остреньким. Возможно, селедка ему поможет.
Между тем хулиганы, самые отпетые, привокзальные, заметили, что парень на камне не видит. А рядом с ним лежит пакет муки, пакет крупы, колбаса и другая провизия — в самый раз для зрячих; подкрались и все утащили.
Отец успел уже истратить все деньги, и они пошли домой с селедкой.
Старшая сестра, Веронка, — пишет Щенсный в дневнике, — до поздней ночи делала мне на глаза примочки из ромашки. Лицо у меня было мокрое от примочек и от ее слез. Увы, ничего не помогло. Назавтра я видел нормально до вечера, а когда стемнело — снова ослеп. Так повторялось изо дня в день. В Жекуте это никого не удивляло, малоземельные сплошь и рядом болели куриной слепотой, но среди строителей, на станции, когда отец рассказал, наше несчастье произвело впечатление.
Инженер прислал знакомого старика врача, со смешной фамилией — Хрустик. Врач сказал то же самое:
— Это все от голода. От истощения.
И добавил одно непонятное слово.
— Авитаминоз.
Лекарств он никаких не прописал, просто оставил немного денег.
— Кормите его как следует, постепенно все пройдет само.
Между тем состоялась наконец злополучная сдача объекта. Плотнику выдали кучу денег — даже голова закружилась — более тысячи злотых!
Если б тогда, после получки, плотник пошел, как собирался, к инженеру насчет неиспользованных стройматериалов, что остались на площадке, — их можно было тогда купить по дешевке и построить домик, — дневник Щенсного получился бы совсем иным и у комиссии по мемуарам не было бы с ним никаких забот.
Но отец, проходя мимо мясной лавки, подумал о сыне: Щенсного надо спасать!