— Я видѣла, — послышался сдержаннымъ голосомъ произнесенный отвѣтъ, и въ комнату вошла Лиза; она вся зарумянилась и тщетно старалась скрыть волненіе.
Скрывать свои чувства ей никогда не удавалось.
Михаилъ Александровичъ пожалъ ей руку.
— А я пріѣхалъ къ вамъ… — началъ онъ.
— Я уйду, я уйду! Извините, у меня дѣла… Но достроилась я… Я, вѣдь, мать семейства, — перебила его хозяйка и засовалась по комнатѣ, захватывая съ собою что-то изъ валявшагося подъ диваномъ хлама.
Задонскій кивнулъ головой, даже не взглянулъ на нее. Она вышла.
— Свиданіе устраиваетъ! — раздражительно и съ злой ироніей произнесла Лизавета Николаевна и отвернулась лицомъ отъ гостя.
— Вы сегодня не въ духѣ? — спросилъ онъ.
— Да развѣ можно быть здѣсь въ духѣ? — строптиво спросила въ свою очередь дѣвушка.
— Привыкнуть надо, — мягко и наставительно произнесъ онъ; потомъ нѣжно взялъ и поцѣловалъ ея руку.
Дѣвушка стояла, но шевелясь, на мѣстѣ и, сдвинувъ брови, о чемъ-то думала.
— Знаете ли, мнѣ иногда кажется, что вы не только презираете мою семью, но смѣетесь и надо мной, — задумчиво, и серьезно проговорила она.
— И вы вѣрите этимъ чернымъ думамъ? — вкрадчиво и мягко спросилъ онъ, любуясь ея прекраснымъ въ задумчивости лицомъ.
— Что толку, если бы и повѣрила теперь? — спросила она глубоко-печальнымъ тономъ, невольно дѣлая удареніе на послѣднемъ словѣ.
— Да! я и прежде говорилъ, что я кажусь вамъ человѣкомъ слишкомъ помятымъ жизнью, для того, чтобы ваша чистая натура отдалась мнѣ безъ сомнѣній, безъ подозрѣній, съ полной вѣрой въ меня, — съ упрекомъ и горечью замѣтилъ онъ.
— Милый, что же мнѣ съ собой дѣлать! Это мимолетныя облака, это весенніе дожди, — страстно проговорила она, прижимаясь къ нему.
Казалось, что теперь она такъ же искренно желала удержать его возлѣ себя, какъ за минуту ей хотѣлось отогнать его прочь. Что-то нервное, нетерпѣливое было во всемъ ея существѣ. Такъ выглядятъ люди, не давшіе себѣ яснаго отчета въ своихъ чувствахъ, не нашедшіе своего настоящаго пути и даже не знающіе, гдѣ его искать. Они бросаются туда и сюда, удовлетворяются чѣмъ-нибудь на минуту и потомъ снова мечутся и волнуются нетерпѣливой досадой и чувствомъ неудовлетворенности.
— А теперь опять проглянуло солнце? — шутилъ съ ней пріѣзжій, какъ съ капризнымъ ребенкомъ.
— Солнце, солнце и любовь!.. Любовь прежде всего, выше всѣхъ подозрѣній, внѣ всякихъ вопросовъ, — говорила она, и ея глаза вдругъ заблестѣли необычайнымъ огнемъ страсти, веселости и удали.
— Здѣсь скверно, грязно, душно; поѣдемъ въ поле! — смѣло предложила она.
— Но ты забываешь, что теперь вездѣ народъ, вездѣ глаза… Насъ увидятъ.
— Ты трусишь? — захохотала она и прибавила вызывающимъ тономъ:- А я ничего не боюсь, ничего! Пусть смотрятъ, пусть говорятъ!.. Вѣдь у насъ, у кисейныхъ барышень, ни въ чемъ нѣтъ мѣры! — насмѣшливо закончила она.
Михаилъ Александровичъ очень боялся тѣхъ минуть, когда Лизавета Николаевна начинала очень горько и безпощадно подтрунивать надъ собою. Онъ почему-то угадывалъ, что въ одну изъ такихъ минутъ она разомъ взглянетъ на свое положеніе и отрезвится отъ увлеченія. Онъ поспѣшилъ перемѣнить разговоръ.
— Меня тетка ждетъ. Завтра она пришлетъ за тобой. Соскучилась… Ты пріѣдешь?
— Да…
Въ эту минуту на дворѣ послышатся шумъ и раздались крики ребятишекъ:
— Иванъ Григорьичъ пришелъ! Иванъ Григорьичъ пришелъ!
Черезъ нѣсколько времени въ гостиную, гдѣ стояли молодые люди, явился новый гость. Это былъ не очень красивый, немного неуклюжій человѣкъ, не то баринъ, не то мѣщанинъ; на видъ ему можно было дать двадцать семь, двадцать восемь лѣтъ, хотя, на самомъ дѣлѣ, ему едва минуло двадцать четыре года. На немъ были надѣты высокіе сапоги, въ которые были засунуты брюки. Ребятишки бѣжали за нимъ въ припрыжку, и одинъ изъ лихъ шаловливо привѣсился за руку гостя; тотъ, кажется, даже и не замѣнить этой, не совсѣмъ легкой и не очень удобной, ноши.
— Иванъ Григорьевичъ, здравствуйте. Давно ли пріѣхали? — дружески протянула гостю руку Лизавета Николаевна.
— Сегодня, по утру, — отвѣтилъ онъ, радушно сжимая протянутую ему руку.
— Лиза, Лиза, Иванъ Григорьичъ мнѣ книжку съ картинками привезъ, — кричалъ одинъ мальчуганъ.
— И мнѣ, и мнѣ,- кричали другія дѣти.
— Попрежнему балуетъ ихъ, — разсмѣялась Лизавета Николаевна.
— Чтобъ пугаломъ учителя не считали, — усмѣхнулся онъ.
— Ну, васъ-то и безъ того не сочтутъ пугаломъ, — проговорила она и поспѣшила представить другъ другу гостей.