Сергей Сергеевич быстро подошел к камину и дернул звонок.
Вошел слуга.
— Проводите эту даму! — холодно сказал он.
Анжель спустила вуаль и постаралась казаться спокойной.
— До свиданья! — выразительно обратилась она к князю.
"Почему же Ирена скрыла это от меня?" — Эта мысль не выходила у нее из головы.
XIV НЕЗРИМАЯ СВИДЕТЕЛЬНИЦА
Оставшись один, князь несколько раз прошелся по кабинету. На его лице не исчезали следы пережитого волнения.
Происшедшая сцена была ему крайне неприятна: слова, тон голоса этой женщины взволновали его настолько, что ему трудно было совладать с собой.
Были минуты, когда он видел в ней только мать, а не кокотку; это удивляло его, но вместе с тем и раздражало, в нем шевелилось что-то вроде угрызения совести, раскаяния за свой поступок.
Из всего сказанного Анжеликой бесспорной истиной было то, что Ирена была честной девушкой, которую он обманул и нарочно выставил напоказ как трофей своей победы.
Но он оправдывал себя трудностью предположения, чтобы кокотка Анжель могла воспитывать свою дочь с такою исключительною заботливостью не с целью извлечь из этого после материальную выгоду.
Он не понимал идейной кокотки, каковой в действительности была Анжель.
Однако, если, действительно, она мечтала сделать из нее честную женщину и скрыть от нее всю грязь ее происхождения, то Ирена была его жертвой.
Он пожал плечами.
"Ну, что же? Всякий другой сделал бы на моем месте то же самое".
Это мимолетное угрызение совести быстро исчезло. Он никогда не любил Анжель; он имел к ней когда-то лишь сильный каприз. Теперь же, после ее упреков, он ее решительно ненавидел, это новое чувство глубокой ненависти заменило все другие ощущения.
Его больше всего оскорбило то, что она, эта женщина, осмелилась ему дать урок, ему… относившемуся ко всем с такой гордостью, с таким надменным презрением.
"Впрочем, что такое она… Анжель?"
Князь засмеялся, но, надо сознаться, немного нервно.
Ирена была для него потеряна навсегда, особенно теперь, когда мать знает тайну московского брака, — и никто не спросил у него на это согласия.
Вот что особенно смущало его.
Но она любила его, по словам матери, любила до безумия. Разве это не утешение?
Он гораздо более мучился бы, если бы эта молодая женщина, которой он начинал не на шутку увлекаться, могла бы забыть его и равнодушно отнестись к оказанной ей им чести.
Его самолюбие не страдало — остальное пустяки.
По крайней мере, он так думал или хотел думать.
Что же касается последствий — Анжель была женщина такой редкой энергии и непреклонности, все вообще так боялись ее ненависти, зная, что она из тех, которые не останавливаются в мщении, так что князь поневоле спросил себя, чего серьезного или опасного ему следует остерегаться?
Сергей Сергеевич слишком хорошо знал женщин, чтобы сомневаться в их умении ненавидеть, знал также, как они умеют находить бесконечное количество способов, чтобы неожиданно нападать на тех, кого они наметили, и беспощадно терзать их.
При других условиях он беспокоился бы гораздо более, не зная, с какой стороны произойдет нападение, но что может сделать кокотка Анжель ему — князю Облонскому?
Она могла только подействовать на его сердце, отняв у него Ирену, но ведь это было неважно. Его состояния она не могла коснуться, так же, как и положения в свете.
Она будет дурно о нем говорить? Какое ему до этого дело? То, что будет сказано в ее обществе, до него не дойдет. Она будет обвинять его за недостойное поведение относительно ее дочери. Что ж! Посмеются над матерью, не пожалеют дочери и позавидуют ему!
Дело о браке ее дочери судом она не начнет. Она боится сама огласки! Притом Ирена ничего об этом не помнит, а если вспомнит, то, быть может, будут последствия, предсказанные доктором Берто.
Он усмехнулся холодной, злой усмешкой.
"Пустяки! — со смехом подумал он. — Гнев подобной женщины, оскорбления кокотки… напрасные угрозы бессильной злобы! Я еще в выигрыше… К черту эту кокотку, разыгрывающую из себя добродетельную мать, к черту, пожалуй, и дочь…"
Раздался звонок швейцара, и в кабинете без доклада появился барон Федор Карлович фон Клинген. Он был друг князя Облонского и однокашник по Пажескому корпусу — единственный товарищ детства и юности, которого князь не потерял из виду и с которым не разошелся на жизненном пути и сохранил близкие отношения. Федор Карлович был тоже из молодящихся стариков, хотя время и образ жизни поступили с ним куда беспощаднее, чем с князем Облонским, и носимый им парик, в соединении с искусною гримировкою, были бессильны придать этой ходячей развалине столь желательный для барона молодцеватый вид хотя пожившего, но все же бодрого мужчины.