Для нее это пробуждение оказалось катастрофой. С ее дочерью не должно случиться ничего подобного.
— Теперь пора, — решила она, — мне самой наблюдать за моей девочкой. Раз я при ней, мне нечего бояться опасностей.
Она была глубоко уверена в своем знании жизни и людей, чтобы хоть на минуту усомниться в своем умении отвлечь от своего собственного ребенка всякую возможность не только падения, но даже неправильного жизненного шага.
Она не спала всю ночь и встала очень рано.
Она хотела застать Ирену еще спящей и разбудить ее первым утренним поцелуем.
Тихонько, на цыпочках пробралась она в комнату дочери и приблизилась к кровати.
Ирена действительно еще спала крепким сном ранней молодости, разметавшись во сне и откинувши одеяло. Ее розовато-нежные ручки, шея и грудь были полны чарующей прелести.
Мать остановилась перед своею дочерью, любуясь ею с каким-то религиозным благоговением, как бы пораженная мыслью, что она могла произвести на свет такое чистое, нежное существо.
Она наклонилась поцеловать ее и инстинктивно, сама того не замечая, боялась прикоснуться к этим чистым, девственным, полуоткрытым губам своими губами, еще не остывшими после бесчисленных иных поцелуев.
Анжелика Сигизмундовна как бы застыла в замешательстве, склоненная над изголовьем молодой девушки.
Вдруг крупная слеза упала из ее глаз на щеку Ирены, которая проснулась и обвила шею матери своими белоснежными руками.
— Мама, — прошептала она, — я видела тебя во сне.
VII
СОН
— Ты видела меня во сне, моя голубка! — повторила Анжелика Сигизмундовна, пряча свое лицо в распустившихся волосах дочери, чтобы скрыть следы слез. — Что же тебе снилось?
— Мне снилось, что будто бы мы с тобой в Петербурге, в большой-большой ярко освещенной зале, наполненной мужчинами и дамами в бальных костюмах. Ты была хозяйкой и представляла меня гостям. Среди общего шума я расслышала следующие слова: «Это ее дочь… дочь»… Называли какую-то фамилию, но я не разобрала.
Анжелика Сигизмундовна выпрямилась, побледнела и смотрела на Ирену с очевидным беспокойством.
— А потом что? — спросила она машинально.
— Потом, о, потом… — продолжала молодая девушка, краснея, — я видела себя… Это так странно, мама, не правда ли? Во сне иногда видишь себя, как будто помимо нас самих существует второе «я», которое смотрит на то, что мы делаем, слышит то, что мы слушаем, и говорит: Я видела себя… Я шла по зале, одетая в белое, с венком померанцевых цветов на голове и таким же букетом на груди, покрытая фатой…
— Да ведь это венчальный наряд! — прервала ее мать, слегка вздрогнув.
— Именно, мама! — воскликнула нервно Ирена. — Ты сделала вечер по случаю моей свадьбы… К тому же я вокруг себя слышала шепот: «Вот жених… князь»… Я выходила замуж за князя… Только я не разобрала его фамилии… В толпе говорили: «Как жаль, что он умер!».
Она умолкла на мгновение, но потом тотчас же продолжала:
— Кто умер? Я бы это, может быть, узнала… Я видела также моего будущего мужа. Мне кажется, что я теперь узнаю его между тысячами!.. Но вдруг я проснулась… не правда ли, мама, это очень странный сон?
— Да, действительно, странный! — пробормотала бледная и взволнованная Анжелика Сигизмундовна.
Как все женщины, особенно ее круга, она была очень суеверна и знала значение снов.
«Свадьба означает смерть», — думала она. Она вся похолодела, сердце ее остановилось.
— Что с тобой, мама? — спросила Ирена. — Ты стала вдруг такой скучной.
— Ничего, — быстро ответила мать с деланной улыбкой, на губах. — В твои годы много снится снов, и они ничего не означают. Вставай, я помогу тебе одеться.
Все утро Анжелика Сигизмундовна озабоченно наблюдала за своею дочерью, прислушивалась к ее говору, следила за малейшим ее жестом. После обеда она сказала ей:
— Надень шляпу, мы пойдем с тобой гулять в лес.
Ирена с детскою радостью приняла это предложение.
В одну секунду она очутилась в своей комнате, надела только что привезенную ей матерью из Петербурга шляпу с широкими полями, бесподобно шедшую к ее миловидному личику.
Они миновали фруктовый сад, достигли калитки, всходившей в лес, и пошли по первой попавшейся им тропинке.
Ирена уже давно мечтала об этом tête-à-tête со своею матерью, сгорая желанием открыть ей свое сердце, сказать, что она чувствует, объяснить причины своей грусти, выразить желания своей детской души. Сколько раз она твердила сама себе все то, что она должна сказать матери, а теперь, около нее, когда оставалось только открыть рот, чтобы заговорить, ей вдруг стало казаться, что ей нечего сказать.