Задумчивая и грустная, она начала при разговоре с ним о матери, возобновлявшемся ею не только ежедневно, но за последнее время даже ежечасно, бросать на него унылые взгляды, полные красноречивого подозрения.
Отвлечь ее от мысли о предстоящем обещанном им свидании с матерью за границей не было никаких средств.
Они все были им испытаны.
Ни быстрая смена впечатлений при путешествии, — они в каких-нибудь два месяца объездили Австрию, Германию, Швейцарию и Италию, — ни дивные красоты природы, ни памятники искусств, ничто, казалось, не могло заставить забыть Ирену ежедневный, тяжелым камнем ложившийся на душу князя вопрос:
— Когда же я увижу маму?
— А в этом городе, куда мы едем, увижу ли я, наконец, мою маму?
Князь решил везти ее скорее в Париж.
Он надеялся, что этот «мировой» и, по преимуществу «дамский» город волнами блонд и кружев, грудами изящных тканей, драгоценностей, всем тем «дамским счастьем», которое так реально и так увлекательно описано Эмилем Золя в романе под этим названием, охватит все чувства молодой женщины, заставит забыть ее, хотя бы временно, обещанное им свидание с дорогой матерью, образ которой все неотступнее и неотступнее начинал преследовать Ирену.
«Вихрь парижских удовольствий, — думал он, — довершит остальное, увлеченная им, она слабее почувствует готовящийся ей удар».
Увы, он ошибся и в этих своих расчетах.
Они приехали в Париж, и князь избрал «Hôtel Normandy», конечно, не в силу описанных нами его качеств, скромности обитателей и цен, а лишь в силу того, что он знал, что отель этот редко посещается русскими, встреча же с милыми соотечественниками была для князя очень и очень нежелательна.
Первые слова Ирены были:
— Здесь, в Париже, конечно, я увижу мою маму?
— Вероятно, вероятно… моя прелесть! — уклончиво отвечал Сергей Сергеевич.
— Вероятно… — упавшим голосом повторила она, глядя на него взглядом, полным сомнения и грусти.
Князя, как ножом, резал этот взгляд. Он старался переменить разговор, но никакие темы не в состоянии были отвлечь ее от гнетущей мысли о матери, и она через несколько времени опять задавала те же мучающие его вопросы.
Князь приступил к выполнению задуманного им плана: неутомимо стал возить он Ирену по модным и ювелирным магазинам этого «города мод», тратил безумные деньги на покупку всевозможных дорогих тряпок, редких вещей и драгоценностей, буквально завалил ее всем этим, так что роскошное отделение, занимаемое ими в гостинице, вскоре превратилось в какой-то магазин.
Театры, балы, собрания, концерты сменялись перед ней как в калейдоскопе — казалось, у нее не должно было остаться ни одной минуты, свободной от новых впечатлений, свободной для размышления о себе.
— Она забудет… — вставая утром, говорил он себе со сладкой надеждой.
В течение дня, увы, он снова по нескольку раз слышал вопрос, ставший ему уже ненавистным.
— Когда же, наконец, приедет моя мама?
Так прошло около двух недель. Вопросы о матери со стороны Ирены не только не прекращались, но становились все чаще, настойчивее, и ее взгляды все подозрительнее и тревожнее.
Князь решился, наконец, покончить разом с этим гнетущим положением.
Он начал обдумывать предстоящую ему щекотливую беседу с Иреной.
«Необходимо возможно более и гуще позолотить пилюлю, возможно более смягчить силу удара, надо придумать развязку наиболее романическую, где бы мы оба являлись жертвами нашей взаимной любви, надо придать себе в этой истории все качества героя и таким образом подстрекнуть ее на своего рода геройство, на жертвы, на примирение с совершившимся фактом».
Так размышлял Сергей Сергеевич и делал в своем уме, согласно этому плану, наброски разговора с молодой женщиной.
Разговор в мельчайших деталях был почти готов, князь даже мысленно предугадывал вопросы со стороны Ирены и мысленно же давал на них ответы, естественные, правдоподобные, доказывающие его безграничную к ней любовь и вместе с тем невозможность в его положении поступить иначе.
Он оставался доволен собой, но приступить к осуществлению этого всесторонне обдуманного плана медлил.
Он боялся.
Впервые испытывал он это чувство, оно страшно бесило его, оскорбляло его безграничное самолюбие или, вернее, себялюбие.
И кого боялся он? Слабое, беззащитное существо, с бесповоротно преданным, несмотря на посетившие его за последнее время сомнения, сердцем.
Князь Облонский, со своим хваленым бесстрашием, со своим светским апломбом, пасовал перед этой слабостью.