— Судебное ведомство отомщено!
В тот самый день император, имевший тогда пребывание в Фонтенебло, курил у себя в библиотеке. Он сидел неподвижно, словно меланхоличная морская птица, прислонившись к шкафу, где хранилась кольчуга Мональдески {63}. Его приближенные, Виоле ле Дюк {64} и Мериме, были тут же.
Он спросил:
— Господин Мериме, почему вы любите произведения Брантома? {65}
— Государь,— ответил Мериме,— я узнаю в них французскую нацию с ее хорошими и дурными чертами. Самые дурные ее свойства проявляются тогда, когда у нее нет главы, который бы мог указать ей благородную цель.
— Вот как? Это явствует из Брантома? — сказал император.
— Из Брантома явствует также и то,— продолжал Мериме,— что женщины оказывают огромное влияние на государственные дела.
В это время г-жа Рамель вошла в галлерею. Наполеон приказал допускать ее к себе без доклада. Когда он увидел молочную сестру, он проявил радость, насколько это было возможно при его унылых, неподвижных чертах.
— Дорогая госпожа Рамель,— обратился он к ней,— как чувствует себя ваш племянник в Нанте? Доволен?
— Но, государь, его туда не послали,— ответила г-жа Рамель,— на его место был назначен другой.
— Странно,— задумчиво пробормотал монарх.
Затем, положив руку на плечо академика, он сказал:
— Дорогой господин Мериме, думают, что я вершитель судеб Франции, Европы и всего света. А я не могу по своему усмотрению назначить товарища прокурора шестого класса на жалованье в две тысячи четыреста франков».
XV
Окончив чтение, г-н Бержере сложил рукопись и убрал ее в карман. Г-н Мазюр, г-н Пайо, г-н де Термондр, все трое, молча кивнули головой.
Затем г-н де Термондр сказал, дотронувшись до рукава г-на Бержере:
— То, что вы нам прочли, дорогой профессор, действительно…
Тут в лавку влетел Леон и взволнованно и многозначительно крикнул:
— Госпожу Усье нашли задушенной в постели!
— Странно,— сказал г-н де Термондр.
— По состоянию трупа,— прибавил Леон,— предполагают, что смерть наступила три дня назад.
— Значит,— заметил архивариус Мазюр,— преступление было совершено в субботу.
Книгопродавец Пайо, стоявший с разинутым ртом и до сих пор не проронивший ни слова из уважения к смерти, стал припоминать:
— В субботу, около пяти часов пополудни, я ясно слышал приглушенные крики и шум как бы от падения тела. Я даже сказал здесь присутствующим господам (он поглядел на г-на де Термондра и на г-на Бержере), что в «доме королевы Маргариты» творится что-то неладное.
Никто не выразил восхищения остротой чувств и тонкой сообразительностью, которые приписывал себе книгопродавец, заподозривший преступление в тот момент, когда оно совершалось.
Почтительно помолчав, Пайо прибавил:
— В ночь с субботы на воскресенье я сказал жене: «Больше ничего не слыхать в „доме королевы Маргариты“».
Господин Мазюр спросил, сколько лет было жертве преступления. Пайо ответил, что вдове Усье лет семьдесят девять, восемьдесят, что она овдовела пятьдесят лет тому назад, что у нее были земли, ценные бумаги и много денег, но она была скупа и чудаковата, не держала прислуги, сама стряпала в камине, у себя в спальне, и жила одна, окруженная старой мебелью и посудой, за четверть века покрывшимися густой пылью. Действительно, уже более двадцати пяти лет «дом королевы Маргариты» не подметался. Вдова Усье выходила редко, закупала провизию сразу на целую неделю и никого к себе не пускала, кроме приказчика из мясной да двух-трех мальчишек, бывших у нее на посылках.
— Считают, что преступление было совершено в субботу, после полудня? — спросил г-н де Термондр.
— Так предполагают по состоянию трупа,— ответил Леон.— Говорят, на него смотреть страшно.
— В субботу, после полудня,— продолжал г-н де Термондр,— мы были здесь, только стена отделяла нас от ужасной сцены, а мы беседовали о разных пустяках.
Снова наступило долгое молчание. Затем кто-то спросил, задержан ли уже убийца, или известно ли хотя бы, кто он. Но Леон при всем желании не мог ответить на эти вопросы.
В книжной лавке стало темновато от сплошной толпы зевак, собравшихся на площади перед домом, где произошло преступление. И темнота все сгущалась, в ней было что-то зловещее.
— Должно быть, ожидаются полицейский комиссар и следственные власти,— сказал архивариус Мазюр.
Пайо, отличавшийся замечательной предусмотрительностью, приказал Леону закрыть ставни. Он опасался, как бы любопытные не разбили стекол в витрине.