Девочка закричала:
— Дядя Корней!
Откуда-то донёсся низкий, глухой голос:
— Чую!
Из-за угла показался сторож госпиталя. Он был уже старый. На его широкой груди блестел старинный, ещё с той войны, георгиевский крест на засаленной полосатой ленточке. Волоча за собой метлу, он подошёл к воротам:
— Что за шум, а драки нет?
— Да вот, — показала девочка на Мишу, — стучат! Прямо ворота хочут поломать.
Дядя Корней расправил толстые усы:
— Кто это тут надумал ворота ломать?
— Мне к папе надо, — сказал Миша, — а она меня не пускает.
— И правильно, сынок. Свидания у нас по вторникам.
— Да какие ж тут свидания! — вскричал Миша. — Мой папа тут начальник — майор Денисьев. Я его сын.
— Сын? — Седые косматые брови дяди Корнея полезли вверх. — А я вроде не примечал у нашего началь…
— Да мы только вчера прилетели из Москвы, — перебил Миша, — а потом я долго спал…
— А!.. — протянул дядя Корней. — Что ж ты сразу не сказал! Из Москвы, стало быть? Заходи, сынок, заходи.
Тяжёлая калитка со скрежетом открылась, и Миша наконец проник во двор.
— Заходи, заходи, — повторял дядя Корней. — Вот оно какая штука! А я и не знал… Стало быть, начальник мне не докладывал…
Миша пошёл наискось через двор. Худенькая девочка, дёргая себя за концы платка, побежала за ним:
— Мальчик! А мальчик!
— Что?
— Мальчик, а вы вправду из Москвы, да?
— А то нет! — хмуро ответил Миша и, не глядя на эту девчонку, зашагал к белому флигельку.
Глава пятая
ОНУТЕ
Когда Миша на другой день рано утром вышел на крылечко, его окликнули:
— Мальчик!
Миша оглянулся. Внизу, на щербатой ступеньке, сидела вчерашняя девочка. Она одёрнула на острых коленках старое клетчатое платьишко и тихо сказала:
— А я жду, жду…
— Кого? — спросил Миша. Девочка опустила голову:
— Тебя.
Миша удивился:
— Зачем?
Девочка молчала.
Миша постоял на крылечке, потом спрыгнул наземь и стал рядом с девочкой:
— Постучала бы в ставень, вот сюда, я бы вышел.
Девочка подняла на Мишу глаза и всплеснула руками:
— Ой, да разве ж я посмею?
— А вчера так посмела меня не пускать?
Девочка вскочила и быстро-быстро заговорила:
— Ой, я ж не знала! Кабы я знала, я бы ворота во как распахнула бы! — Она широко развела худенькими руками. — Во как!
Потом она несмело дотронулась до Мишиного плеча:
— Мальчик, а вы правда из Москвы, да?
— Правда!
— А мне не верится…
Миша засмеялся:
— Что ты! Я правда из Москвы. Честное ленинское, если не веришь.
— Ленинское?.. — Девочка медленно повторила это слово, точно вслушиваясь в него. — Ленинское — значит, правда. А какая она, Москва, какая? Правда, там везде золотые крыши, а под землёй золотые комнатки?
«Странная девочка», — подумал Миша и сказал:
— Я что-то не замечал.
— Нет, правда, правда! — упрямо повторила девочка. — Мне в тюрьме одна тётенька рассказывала.
— А ты… была в тюрьме? Разве маленькие бывают в тюрьме? — спросил Миша.
— Бывают, — мотнула девочка головой. — Только я не маленькая, я только с виду маленькая… Тётенька говорила: в Москве под землёй золотые комнатки…
Миша сел на ступеньку рядом с девочкой:
— А как тебя зовут?
— Онуте, — ответила девочка, поджимая, сколько можно было, босые ноги под ступеньку, — а по-русски Аннушка. А когда буду большая, будут звать Она. Я у дяденьки Корнея живу. — Она показала на сторожку у ворот: — Там…
Миша посмотрел на маленькую, в одно оконце, сторожку:
— Значит, он тебе не папа?
— Ни! Моего папы нету. Его нету…
— Значит, он твой дедушка?
— Ни… Мы раньше не здесь жили, мы раньше там жили.
— Где?
— Там, на Зверинце…
Онуте помолчала и опять осторожно коснулась Мишиного плеча:
— А тебя звать Миколас, да?
— Меня Мишей зовут.
— То всё равно, что Миколас. А моего папу тоже звали Миколас. — Она вскочила, оправила на себе платье: — А я сейчас туда пойду…
— Куда?
— Туда… на Зверинец… где папа. «Нет, очень странная девочка», — снова подумал Миша и спросил:
— А можно я с тобой пойду?
Девочка обрадовалась:
— Ой, пойдём, Миколас, пойдём! Только я у дяденьки Корнея спрошусь.
Она побежала к главному корпусу. Там то и дело проходили врачи, сестры. Взад-вперёд сновали санитары в белых халатах, из-под которых видны были тяжёлые солдатские сапоги.
Дядя Корней размашисто подметал дорожки в обгорелом саду. Онуте подбежала к нему, что-то сказала, он кивнул головой, погладил Онуте по спине и снова взялся за метлу: ширк, ширк…
А Миша и Онуте вышли за ворота. И вот они шагают рядом. Онуте мелко семенит босыми ногами, а Миша старается делать шаги побольше, чтобы не наступать на щели в тротуаре.
По дороге Онуте показывала:
— Вон там была школа. А там была фабрика, где папа работал. А там кино. А вон та гора называется гора Гедимина. А там костёл.
Возле некоторых домов шла работа. Люди разбирали кирпичи, обрушивали шаткие стены. Звенели заступы, ломы, топоры. Город приходил в себя, он оживал, как оживает весной природа после зимней стужи.
Миша старательно перешагивал через щели между плитами.
— Ой, то я знаю! — сказала Онуте. — То так играют. Только позабыла, как называется.
— Это «классы», — сказал Миша. — У нас девочки так играют. А ещё знаешь как они играют? Возьмут верёвку и целый день крутят и прыгают, крутят и прыгают. Ты играла так?
— Ни! — качнула Онуте головой. — Когда фашисты были, я ни в чего не играла.
— Совсем ни в чего?
— Ни.
Миша задумался.
— А почему ты… — начал он и запнулся. Он хотел было спросить, почему Онуте сидела в тюрьме, но не решился и спросил: — А почему ты так хорошо говоришь по-русски?
— А у меня мама была русская, — ответила Онуте. — Она со мной всегда по-русски разговаривала. А папа — литовец. Он на кондитерской фабрике работал.
— Это хорошо, — сказал Миша. — Значит, конфеты приносил.
— Ни, — покачала Онуте головой, — приносить нельзя. Зато от него всегда вкусно пахло так… Я его всегда нюхала.
Они вышли к широкой реке. Блестя на солнце, она быстро текла между зелёными берегами.
Онуте показала на реку:
— А вот это наша Нерис.
Миша вынул красную книжечку и стал записывать: «Нерис». Онуте привстала на цыпочки, заглянула:
— Что ты пишешь?
— Ничего… Дневник. Я ведь путешественник.
— Путешественник? Ой, я ещё никогда не видела путешественников!
Миша улыбнулся:
— Ну вот, сейчас видишь!
Он засунул книжечку в карман. Они пошли вдоль набережной.
Через реку был перекинут мост. Во всю его длину работали красноармейцы — полуголые, без гимнастёрок. Они ловко орудовали топорами. Их загорелые спины маслянисто блестели.
Мост был новенький и весело сверкал чистыми, светло-жёлтыми, точно сливочное масло, брёвнами. Пахло лесом, сосной, смелой. Ветер играл сухими, завитыми в пружинки стружками, катил их по настилу, сбрасывал в воду.
Высокий, широкоплечий, загорелый красноармеец устанавливал в голове моста дощечку с надписью:
МОСТ ВОССТАНОВЛЕН БОЙЦАМИ
ТРЕТЬЕГО БЕЛОРУССКОГО ФРОНТА.
АВГУСТ, 1944.
Миша подошёл к нему:
— Товарищ красноармеец, можно нам пройти на ту сторону?
Красноармеец вытер голым локтем потный лоб и сказал:
— Отчего ж? — Он взмахнул топором, лезвие которого сверкнуло на солнце. — Шагай, ребятки, обновляй! Мосточек надёжный.
— Спасибо!
И Миша и Онуте перешли на ту сторону реки Нерис — обновили мост.