Онуте зажмурилась, помолчала и продолжала:
— И каждую ночь приходил дядя Казимир, а папа выносил ему бумажки.
— Какие бумажки? — спросил Миша.
— Да я ж не знаю, Миколас, они ж не показывали. Дядя Казимир только говорил: «Добже, Оняле, помогай». А что я помогала? Я только варила и на призбочке сидела…
— А потом? — тихо спросил Миша.
— А потом…
…Онуте вспомнилась другая ночь. Это было уже недавно, летом. Она спала. Вдруг постучали. Только не так тихо, как дядя Казимир, а громко, очень громко. Пришлось открыть, потому что всё равно сломали бы дверь. В комнату зашли фашисты — солдаты и офицер. Солдаты стали всё обыскивать, а офицер подошёл к Онуте и взял её за косы:
«Детка, скажи нам, где твой папа».
«Он уехал».
«Куда?»
«Я не знаю…»
Солдаты прошли на кухню, нашли на полу медное кольцо, подняли крышку подпола и полезли туда. Они долго там шарили, возились, потом вылезли и доложили офицеру:
«Ничего!»
Офицер снова обратился к Онуте;
«Ну-ка, детка, где же твой папа?»
«Он уехал».
Офицер долго спрашивал, а Онуте всё отвечала: «Уехал». А что было дальше, Онуте не помнит, потому что офицер ударил её автоматом по голове.
Онуте сняла с головы платок, взяла Мишину руку и приложила к своему затылку. Под тонкимн русыми волосами Миша нащупал маленькую ямку. Он опустил руку и тихо спросил:
— А потом?
Онуте покрылась платком и продолжала рассказывать.
…Она очнулась в чужом месте, не дома. Голова очень сильно болела. Онуте увидела, что она лежит на полу, у стены. В комнате было много народу. Какая-то женщина сидела неподалёку. Она оторвала лоскут от своей юбки, перевязала Онуте рану и положила её голову к себе на колени.
Онуте стало немного легче. И тут она увидела, что на стенах комнаты нарисованы красивые картины. На одной стене — Иван-царевич в красном кафтане стреляет из большого лука. На другой стене нарисована Жар-птица, сидящая на дереве в сказочном саду. И тут Онуте вспомнила: да ведь это же «комната сказок» Дворца пионеров! Онуте здесь бывала до войны. Она спросила у женщины:
«Тетуте, где мы?»
«В гестапо, доченька».
«А что такое гестапо, тетуте?»
«Это фашистская тюрьма, доченька…»
Миша внимательно слушал Онуте. Ему было очень жаль её. Он отвернулся и спросил:
— А зачем они тебя… в тюрьму?
— А чтобы я сказала, где папа. Но я не сказала. А то бы они его убили.
Миша стал ковырять чёрное трухлявое бревно, на котором они сидели.
— А потом?
— Ой, потом было хорошо! — отозвалась Онуте. — Стреляли пушки и пулемёты. Нам было слышно. И бомбы падали. Долго, всю ночь! А мы всё слушали. А потом услышали: «Ура-а!» Потом открылась дверь и вбежали наши, красноармейцы. Тут мы стали их целовать, и они нас. Один красноармеец меня взял на руки. А я сказала: «Мне очень надо поскорей на Зверинец». И я побежала на Зверинец…
По-настоящему, конечно, Онуте не бежала, а еле-еле плелась, потому что она была очень слабая. Моста через реку Нерис тогда ещё не было, и красноармейцы перевезли её на военной резиновой лодке.
— И я пришла сюда… И увидела… вот это. — Онуте взмахнула худенькой рукой. — И я не знала, где наш дом… И ходила, ходила, а потом упала… И меня нашёл дяденька Корней…
Она замолчала. Кругом было тихо. Внизу, на реке, снова заработали топоры.
Вдруг Онуте вскочила, сорвала с себя платок, кинулась к развалинам, упала на груду обломков и закричала:
— Тевай! Тевялис! Тевай!
Миша растерялся. Он подошёл к Онуте и стал гладить её по худенькой спине:
— Онутечка, не надо… Встань… Зажмурься! Покрепче… Вот так!..
И сам жмурился так, что глазам даже больно становилось
Глава восьмая
БОЙ
Что говорить! Всё это вещи невесёлые, и не очень-то весело о них рассказывать. Я и сам бы не прочь потолковать с вами о чём-нибудь более радостном. Но ведь я рассказываю о том, что видел Миша в освобождённом от фашистов городе, и не моя вина, что видел он там много печального.
Миша и Онуте долго сидели там на бревне возле развалин. Потом они пошли домой. Миша стал рассказывать Онуте про Москву, про школу, про товарищей. Онуте немного повеселела. А когда Миша стал рассказывать про Ной-не-ноя, она даже тихонько засмеялась.
Они уже были недалеко от госпиталя, как вдруг услышали раздававшиеся за углом выкрики:
— Идж! Бий! Прендко! Карас! (Иди! Бей! Быстро! Война!)
Миша схватил Онуте за руку:
— Кто это?..
Он осторожно выглянул из-за угла. На улице шёл бой. Одна ватага мальчишек занимала разрушенный дом рядом с госпиталем. Другая закрепилась на той стороне, под монастырской стеной. Через узкую улицу градом летели камни, осколки черепицы, комки штукатурки… Боезапас был большой — только руку протягивай. Онуте тоже выглянула из-за угла.
— Ох, то мальчишки снова в войну играют! — сказала Онуте.
Миша быстро достал бинокль и принялся изучать «поле боя». Кто это там, на той стороне, в огромной железной каске?.. Да ведь это же этот… как его, «пан поручник»! Конечно, это он. Размахивая пустой кобурой, он азартно командует:
— Прендко! Бий! Бий!
Миша опустил бинокль, высунулся из-за угла, закричал:
— Бронек! Эй, Бронек!
Но «пан поручник», увлечённый боем, не слышал. Онуте тронула Мишу за плечо:
— Разве ты его знаешь?
— Конечно, знаю. Они напали на меня… Вон тот — Бронек. А тот, видишь, кидается, — тот Янек… Постой!
Он нагнулся, подхватил комок штукатурки и опрометью понёсся наискось через улицу.
— Куда? — растерянно закричала Онуте вдогонку. — В тебя попадёт!
Но Миша не слушал её. Прикрыв на всякий случай голову рукой, он бежал к монастырской стене. Рядом с ним шлёпнулся камень. Мимо! Вот упал ещё один. Опять мимо. Но вот задело ногу, пониже коленки. Ничего! Лишь бы не в голову.
Миша бежал и на бегу кричал:
— Бронек! Пан поручник!
Наконец-то Бронек услышал его. Он сдвинул каску на затылок, с минуту вглядывался в Мишу и вдруг заорал:
— А, Москва! Дзень добрый, Москва!
— Здорово, Бронек! Я тоже с вами, ладно? Огонь по врагу! Даёшь!
Миша размахнулся и швырнул штукатурку наугад. Но тут его схватили за руку. Он оглянулся. Перед ним стояла Онуте. Она, оказывается, тоже прибежала сюда вслед за Мишей.
— Миколас, пойдём отсюда, пойдём! — дёргала она Мишу за рукав.
Сражение прекратилось. Мальчишки перестали кидаться, чтобы не попасть в девочку в вылинявшем голубом платке и стареньком ситцевом платье.
Бронек надвинул каску по самые брови и напустился на Онуте:
— Идж! Миша бенде з нами$7
Он стал что-то горячо втолковывать Мише, показывая то на ржавые ворота госпиталя, то на ребят, засевших в разрушенном доме.
— О чём это он? — не понял Миша.
Онуте объяснила:
— Он говорит: они шли к тебе, а их не пускают.
— Кто не пускает? — спросил Миша.
— Ребята с нашей улицы.
— А эти откуда?
— Эти не с нашей, эти — с Завальной… Пойдём туда. Там Юргис, Антанас, Пятрас… пойдём!
Миша посмотрел туда, куда его тянула Онуте. Ребята там сгрудились вокруг своего «атамана»— рослого, красивого мальчика Юргиса.
Миша не знал, как быть. Он сказал:
— Онуте, знаешь чего? Давай позовём тех сюда, ладно?
Онуте обрадовалась:
— Ой, то правильно!
Она приложила ладонь ко рту, крикнула: