Вот осталась позади величественная гора Гедимина. Машина промчалась по узкой, длинной улице мимо ратуши и завернула на привокзальную площадь.
Вокзал был тоже вдребезги разбит. Но красноармейцы уже трудились на его развалинах.
Красная Армия не только воевала. Везде, куда она ни приходила, она строила, восстанавливала, возвращала к жизни мосты, заводы, школы, вокзалы…
Миша и дядя Корней вышли на перрон.
Миша очень любил бывать на вокзалах. Ему нравилось слушать, как на разные голоса гудят паровозы; видеть, как поднимается короткая железная рука семафора, как машет фонариком сцепщик и тоненько дудит в маленький, словно игрушечный рожок.
Здесь можно сесть на какой-нибудь запылённый поезд и отправиться в далёкое путешествие.
Хорошее место — вокзал!
— Дяденька Корней, а где Москва?
— Вон там!
Миша стал смотреть в сторону Москвы. Вдали взметнулась пушистая полоска дыма. Раздался протяжный гудок. Миша закричал:
— Идёт! Идёт!
Из-за разбитой водокачки показался чёрный маслянистый паровоз. Он тяжело сопел, и казалось, что это не машина, а огромный живой зверь, у которого вместо ног высокие колёса. За ним тянулись вагоны, только не пассажирские, а товарные. Мимо Миши на открытых платформах поплыли новые, свежевыкрашенные большие танки. Каждый занимал две платформы.
Над открытыми люками видны были маленькие головы танкистов в толстых шлемах.
Всё вокруг наполнилось стуком и громом. Без конца проходили мимо Миши танки, танки, танки…
Потом потянулись платформы с непонятными, покрытыми брезентом машинами. На тормозных площадках стояли часовые — в плащах, с автоматами…
Дядя Корней крикнул Мише в самое ухо:
— Ка-тю-ши!
Миша понимающе кивнул головой.
Казалось, «катюшам» не будет конца и вечно вот так будет грохотать, греметь и лязгать.
Но вот пробежал последний вагон, за ним покрутились пыль, щепочки, сено — и сразу сталс тихо.
— Сила! — сказал дядя Корней и достал кисет. — Это вам не четырнадцатый год.
Он чиркнул огромной жёлтой зажигалкой и выпустил столб синего дыма — не хуже, чем паровоз.
Потом прошёл ещё один поезд — и опять товарный. На сей раз ехали пушки. Их длинные, тяжёлые тела с круглыми, грозно разинутыми ртами были подняты к небу.
— Гаубичка-голубушка! — сказал дядя Корней, когда поезд прошёл. — Даст жизни!
Потом, уже в сторону Москвы, прошёл санитарный поезд. Рельсы не отдыхали. Вся страна не знала отдыха в то время. Фронт требовал: больше пушек, машин, танков, самолётов, снарядов!.. День и ночь без остановки дымили заводы, пылали домны, мартены, работали молоты, станки, и длинные, тяжело гружённые эшелоны шли на запад, на фронт.
Шёл последний год войны. Победа была близка. Надо было сделать последнее усилие. И наша страна делала это усилие…
В седьмом часу пришёл наконец московский поезд.
Миша, поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, смотрел на мелькающие окна. Во всех окнах были военные.
Вот прошёл первый вагон, второй… четвёртый… шестой… Ни в одном окне мамы не было.
Миша обернулся к дяде Корнею:
— Где же она, дядя Корней?
— Не видать?
— Не видать! — горько отозвался Миша.
И вдруг он сквозь сутолоку вокзала, стук колёс, шипенье паровоза и шум радио услышал родной голос:
— Миша!
— Мама! — закричал он, ещё не видя её. Мама стояла на ступеньках шестого вагона в хорошо знакомом Мише тёмно-зелёном платье с пояском. Одной рукой она держалась за железный выгнутый поручень, а другой махала Мише.
— Мама! Мама!.. — кричал Миша и бежал за вагоном, который шёл всё медленнее.
— Миша, подожди! Не прыгай!
— Мама, не буду! Мама!
Через минуту мама уже стояла на перроне, целовала Мишу и гладила его по голове «против шерсти».
— Ну-ка, покажись, какой ты! — Мама то прижимала Мишу к себе, то слегка отстраняла его, чтобы получше разглядеть. — Нет, ничего, поправился, молодец! Видно, папа лучше кормит, чем мама. А где же он сам?
— Мама, ему некогда, он занят! Пойдём скорей, а то поезд недолго…
Миша потащил маму в вагон. Там было тесно, накурено.
— Где твоё место? А, знаю, здесь!
Он увидел мамину большую чёрную папку для рисования, которая лежала на полке. На столике лежала толстая книга. Под полкой стоял потёртый тёмно-синий, знакомый Мише с самых ранних лет чемодан, в котором один замок запирался хорошо, а другой не слушался и отскакивал.
Миша нагнулся и стал вытаскивать мамин чемодан из-под полки.
— Погоди, Миша! Ты куда его?
— В машину. Там машина ждёт — «виллис». И дядя Корней. У него знаешь какая фамилия? Обновка. Правда, смешная? — говорил Миша, изо всех сил дёргая тяжёлый чемодан.
— Погоди! — сказала мама. — Пускай там стоит. Ведь мне дальше ехать…
Миша выпрямился:
— Дальше?
— Ну да, — сказала мама. — Я ведь еду на фронт.
Миша растерялся:
— Как — на фронт? Что ты, мама? Ведь ты писала: «Встречайте»…
Мама невесело засмеялась:
— Чудаки какие! Как же вы могли так подумать? Ведь вы же знали… — Она привлекла Мишу к себе и поерошила его чёлку. — Правда, я сама виновата. Надо было мне писать: «Проездом на фронт встречайте».
— Конечно, — сказал Миша. — А там ещё папа ждёт…
— Я думала — вы поймёте!.. Ничего не поделаешь. Теперь уж на обратном пути. Так и передай папе.
За окном заверещал свисток.
— Миша, сейчас тронется! Скорей!
Расталкивая народ, они побежали к выходу. Миша неловко поцеловал маму в щёку, она его — в мокрый глаз.
Паровоз рявкнул. Миша спрыгнул на перрон.
— Миша, постой! Я ведь тебе письмо привезла.
Мама бросилась в вагон. Поезд тронулся. Миша побежал за вагоном. Наконец в окне показались мамины руки. Они торопливо перелистывали толстую книгу. Поезд прибавлял ходу. Мама всё теребила книгу. Наконец она сердито встряхнула её.
Из книги выпал белый треугольник. Он неторопливо покружился в воздухе, точно бумажный голубь, и упал на изрытый асфальт перрона.
Миша поднял его и долго махал бумажным голубем вслед уходившему на запад московскому поезду.
Глава третья
ПИСЬМО ИЗ МОСКВЫ
Папа очень расстроился, когда Миша вернулся во флигелёк без мамы.
— Как же так? — досадовал он. — Вот, могли повидаться!..
Мише даже жалко его стало:
— Ничего, папа! Она зато на обратном пути заедет. Я и сам видел её всего-то десять минуточек!
Так бывало часто в военное время. Люди встречались для того, чтобы сразу опять разлучиться. И никто не знал, где и когда придётся свидеться. Да и придётся ли? Поэтому тогда писали много писем, только не такие, как сейчас, а большей частью без марок, без конвертов — треугольные бумажные «голуби» с печатью: «Проверено военной цензурой».
Попадались и вовсе диковинные письма. Один человек, который работал на фашистской каторге в лесу по сплаву, топором на чурбачке вырезал слова: «Нахожусь там-то, пока жив», вырезал адрес и пустил чурбачок по реке. Добрые люди выловили чурбачок и передавали его из рук в руки, пока деревянное письмо не дошло до места.
…Как только Миша развернул бумажный треугольник, который привезла мама, он сразу же узнал крупный, прямой почерк Лины Незвановой.
Миша стал читать. Лина подробно рассказывала о том, как она прочитала Мишино письмо на сборе и как ребята обсуждали его. Мише живо представилась пионерская комната на втором этаже, недалеко от учительской, ребята, сидящие за длинным столом. Ему представилось, как его письмо обсуждают па сборе.
Вот первым выскочил непоседа Ной-не-ной: