Наконец она пришла, запыхавшаяся, усталая.
— Ребята, — сказала она, переводя дух, — вы меня извините, а только раньше я ну никак не могла. Срочное задание было, и вся наша комсомольская бригада задержалась…
— А какое задание? — не утерпел Нойка.
Олег повернулся к нему:
— Так тебе сразу и выложи какое!
— А почему не сказать? — не унимался Нойка. — Что мы, фашисты, что ли!
— Нойка, зачем ты глупости говоришь! — сказала Лина. — Не полагается, и всё. Считай, что мы игрушки делаем.
Она достала из кармана синей замасленной спецовки красный галстук, расправила его, повязала и сразу стала красивей. Красный цвет очень шёл к её смуглому лицу, тёмным глазам и толстым чёрным косам.
Потом она подошла к шкафу, вделанному в стену, достала тетрадку с аккуратной надписью «Дневник тимуровской дружины» и торжественным голосом сказала:
— Тимуровский сбор объявляю открытым! — И простым, всегдашним голосом добавила: — Ну, ребята, рассказывайте…
Ребята молча сидели за длинным столом.
— Что ж вы? — сказала Лина.
Наконец поднял руку Хаким — невысокий мальчик с пухлым белым лицом и узкими чёрными глазами:
— Давайте я, что ли. Я был в госпитале, писал там письма. Только они сначала мало говорили: «Поклон Авдотье Ивановне да поклон Настасье Степановне» — и больше ничего. Я им сказал: «А вы больше говорите, чтобы на родине больше было что читать». Тогда они стали много говорить. Я длинные письма писал.
— Сколько же ты написал? — спросила Лина.
— Да я не считал. Много. Целый день писал. Даже пальцы заболели!
Хаким пошевелил измазанными в чернилах пальцами.
— Молодец, Хакимка! Садись.
Липа записала в тетрадку: «Атабеков Хаким писал письма в госпитале».
Тут вскочил худенький Нойка, которого все зовут «Ной-не-ной»:
— Теперь я! Можно, Линочка? Я устроил малышовый культпоход. Я собрал детей у нас во дворе, ну там всякую дошкольную мелочь, и повёл их в кино.
Олег махнул рукой:
— В кино — это не работа!
— Как «не работа»? — обиделся Нойка. — Пошёл бы сам, узнал бы, какая это «не работа»! Если они всё время разбегаются, как цыплята всё равно.
— Ладно, Ной, не ной! — улыбнулась Лина. — Сколько же ребят ты водил?
— Это я знаю, потому что я их всё время пересчитывал. А потом по счёту сдавал мамам. Восемь мальчиков, семь девчонок. Насилу всех привёл!
— Отлично, Нойка!
Лина записала: «Каневский Ной водил малышей в кино».
— Кто ещё?
Высокий молчаливый Олег не спеша поднялся, посмотрел на Лину светлыми спокойными глазами и сказал:
— У нас в доме одна соседка заболела… Воспалением. Ну, я за ней присматривал немного, а то она одинокая. В поликлинику сходил, в аптеку…
— А как она сейчас? — спросила Лина.
— Ничего, поправляется. У неё кризис был. Он ей сразу помог.
Лина послюнявила карандаш и записала: «Сургучёв Олег ухаживал за больной».
— Кто теперь? Миша, ты?
Миша встал и по привычке потрогал чёлку на лбу:
— Я тоже был в госпитале. Только я не письма. Я им стихи читал. Лермонтова, Маяковского… Они любят. «Ещё!» — кричали.
— Это ты мастер, знаю, — сказала Лина. — Всё?
— Да вот ещё… — замялся Миша. — Только…
— Только что?
— Да ерунда… Ну, там у нас возле дома разрыто, яма такая, и я вечером стоял с фонариком и светил. Кому надо переходить…
— Светить — это не работа, — опять махнул рукой Олег.
— Нет, почему? — сказала Лина. — Очень даже работа. Вот мы её и запишем.
Она записала: «Денисьев Миша светил фонариком».
— Митя, а ты что скажешь?
Толстый, курносый увалень Митя Попов рассказал о том, как он собирал всё железное. Больше всего банки из-под консервов.
— Два мешка собрал, — сказал Митя. — Вот и квитанция!
Лина записала: «Попов Митя собирал всё железное».
Потом она положила карандаш, посмотрела на тетрадку и подняла голову:
— Вот, ребята… Пройдёт время, кончится война. Жизнь станет хорошая, мирная, одним словом — замечательная! И захотят люди узнать: а что пионеры? Помогали они Родине во время войны? Ну там, известно, отдельные пионеры были на фронте разведчиками, героями даже… Многие пионеры постарше работали в цехах на заводах. А вот такие ребята, вроде вас, что они делали? — Лина взяла в руки тетрадку. — Вот найдут люди эту нашу скромную тетрадочку, прочитают её и скажут: «Да, скажут, ребята тогда, во время войны, не сидели сложа руки. Они, как могли, помогали». Значит, наша тетрадка не простая, а вроде исторический памятник. Верно?
Ребята молчали. Это учёное выражение совсем не подходило к обыкновенной школьной тетрадке с портретом маленького кудрявого Пушкина на обёртке.
А Лина убрала тетрадку в шкаф и вернулась к столу:
— Вот я сейчас в цехе вижу, как люди работают. Недосыпают, шатаются от усталости, а не отходят от станка. Чтобы побольше дать наших «игрушек», — она искоса взглянула на Нойку, — для фронта…
Она долго говорила. Миша внимательно слушал её, и ему всё время представлялся огромный цех. Во всю его длину тянутся станки. У станков стоят рабочие, и все выполняют очень важную, очень нужную для победы военную тайну.
Потом Лина потуже стянула пёстрый платок и сказала:
— А теперь, ребята, как всегда, споём нашу, отрядную!
Она села к роялю, ударила по клавишам огрубевшими от работы в цехе пальцами и негромко запела:
Солнце зашло. В пионерской комнате становилось всё темней. В полумраке тускло блестели толстые ноги рояля. Ребята выстроились полукругом позади Лины и, чуть покачиваясь с ноги на ногу, подпевали:
Когда спели всю песню, Лина поднялась:
— Всё! Тимуровский сбор объявляю закрытым.
Она опустила крышку рояля, и какая-то струна низко, протяжно прогудела.
— Теперь вот что, ребята, слушайте, — сказала Лина. — Встретиться мы сможем только через месяц. У нас в цехе много срочной работы.
— Через месяц? — протянул Нойка.
— Да. Сегодня тринадцатое июля. Значит, тринадцатого августа. Придёте?
— Придём! — ответили ребята.
Миша ещё не знал, что через месяц он будет далеко-далеко от Лины, от товарищей, от Москвы. Поэтому он тоже твёрдо и уверенно сказал:
— Придём!
Глава третья
«ЧТО ВЗЯЛИ?»
Конечно, Мишина мама тревожилась. Шутка ли сказать: по радио давно объявили «Московское время двадцать два часа», а Миши всё нет как нет!
То и дело подходит она к зашторенному окну. Синяя бумажная штора во многих местах продрана. По краям она залохматилась и висит бахромой. Свет так и пробивается на улицу.
В прежнее время за это, ох, и нагорело бы! Сам Миша каждый вечер выбегал с ребятами на бульвар и проверял все окна.
— Эй, шестая квартира, щёлочка! — кричал он. — Эй, Селивановы! Просвечивает!
А сейчас уже не то. Пусть просвечивают и Селивановы и шестая квартира, ничего! Скоро конец войне, скоро победа, скоро и вовсе снимут эти опостылевшие синие бумаги.
Из окна в смутном свете луны Мишиной маме виден кусок бульвара, дома, деревья, ограда, каменный Тимирязев… Вдоль ограды стоят военные грузовики. На них возвышаются большущие котлы. Но это не котлы — это прожекторы. Около них возятся красноармейцы, что-то там налаживают, подкручивают…
«Значит, будет салют, — думает Наталья Лаврентьевна. — Но где же Миша так поздно?..»