День пролетел быстро.
Я даже не заметила, как и когда переменилась погода, прекратился надоевший дождь и рассеялись облака. А когда уже низкое солнышко подсветило снаружи бирюзовые шторы на окнах, до конца рабочего дня оставалось не более тридцати минут. Можно было смело выключать компьютер, собирать бумаги и запирать сейф. Что и было сделано без промедления и в указанной последовательности.
За несколько пасмурных дней я соскучилась по солнышку и ясному небу. Выйдя из офиса, а он у нас в здании, стоящем на самой вершине Ястребиной горы, да еще с краю, последнем в ряду перед спуском, я остановилась на высоком ступенчатом крыльце с козырьком и залюбовалась закатом.
Разных оттенков — от темнеющей синевы на востоке до прозрачной голубизны на западе, возле наполовину ушедшего за горизонт оранжевого солнечного диска, — было сейчас небо надо мной, над Тарасовым, лежащим в ложбине между холмами, над Волгой, на фоне темной воды которой переплетения моста, соединяющего берега, казались кружевными и белыми, как морозные узоры на оконном стекле.
Чудесный вид открывается с вершины Ястребиной горы. Но у этого места есть один недостаток — дует здесь всегда, как в аэродинамической трубе. Застегнув наглухо куртку, я сошла по ступеням вниз — в вечернюю тень между домами и не спеша пошла к автобусной остановке.
Утреннее событие казалось сейчас далеким и нереальным, будто увиденный накануне отрывок неизвестного фильма.
Желтый «Икарус» лязгнул дверными створками, взревел и понес меня вниз, под горку, к городскому центру, уже укрытому ранними осенними сумерками. Стараясь сохранять равновесие на дергающемся полу, я перебирала в ладони монетки, выбирая из них подходящие для оплаты проезда. Темновато в салоне, неплохо бы включить освещение. Разобравшись в мелкой наличности, я получила в обмен билет от пожилой уставшей кондукторши.
Мысли с освещения переключились на деньги, на зарплату, на уровень, так сказать, жизни, а с него — на Грома, на его нередкие в последнее время заморочки и на доллары, которыми он платил мне за выполнение заданий. Как всегда, когда жизнь недостаточно напряжена и есть возможность для пренебрежительных сомнений, подумалось: для чего мне это надо?
Не из-за долларов же в самом деле я так стараюсь. Ставка юрисконсульта в Комитете солдатских матерей не поднебесных размеров, но жить на нее можно. Без шика, но вполне сносно. Ответов на этот вопрос много, и все они сильны аргументами. Но если ни один из ответов не является окончательным, вопрос остается открытым.
В девяносто шестом, после югославского провала, всех нас вышибли из разведки, отправили в отставку всю группу во главе с Суровым, и началась новая, гражданская жизнь. Как-то сразу все рассыпались, разъехались кто куда, потерялись друг для друга.
Нимало не задумываясь, я вернулась на родину, в Тарасов. Да и куда можно было ехать в подобном случае? Только домой. Пренебрежением задавила в себе обиду на органы ГБ, обошедшиеся с нами несправедливо, поступила на работу в материнский комитет и постаралась покрепче забыть о том, что я Багира. Год назад мне уже было двадцать восемь, а это возраст, лишенный иллюзий.
Пора, ох пора приступать к стирке пеленок собственного карапуза. Переругиваться с соседками за место на бельевой веревке общего пользования во дворе дома и по вечерам готовить ужин, изо всех сил стараясь успеть к приходу мужа, по-детски красующегося своей усталостью. Работничек. Добытчик. Кормилец!
Такой образ мыслей и жизни имеет свои преимущества, и чем больше задумываешься на подобные темы, тем быстрее открываешь в нем своеобразное очарование. И я уже стояла на пороге такого открытия, когда одним прекрасным вечером ко мне в квартиру пришел Гром.
Да, сам Андрей Леонидович Суров почтил меня визитом. Странно было видеть его не в мятом камуфляже и даже не в парадной, с иголочки, форме с майорскими погонами на плечах и наградным «иконостасом» на груди, а в добротном, не очень дорогом и в меру поношенном гражданском костюме с хорошо подобранным галстуком.
Я обрадовалась Андрею и быстро прикинула, что по-настоящему изысканное можно соорудить, затратив на это не более двадцати минут, из снеди, имеющейся наготове в закромах. Но вечер воспоминаний не получился. Суров вновь становился Громом — возвращался в систему, да не просто так, а с повышением, дающим право на относительную самостоятельность в работе.
— Я формирую спецгруппу, — сообщил он без обиняков мне как старому, проверенному и заслуживающему безусловного доверия товарищу. — Группу, состоящую в основном из специалистов, на которых никогда не будет заведена служебная карточка или персональное досье ни в одной из российских спецслужб.
И мне нужна Багира, — заявил он, промолчав целую минуту.
Так неожиданно это было, так не соотносилось с моими житейскими, в далекое будущее уходящими планами, что я не сразу определилась с ответом. А найдя его, не поспешила выложить. Не хотелось огорчать его отказом хотя бы до того, пока он не распробует как следует тартинки с черной икрой, приготовленной из пшенно-манной смеси, ничем — ни видом, ни вкусом, ни ароматом — не отличающейся от настоящего деликатеса.
Но, когда Суров, умяв все без остатка, расслабил узел галстука, откинулся на спинку стула и достал сигарету, я… согласилась.
— Бывают, и нередко, ситуации, когда действовать законным путем невозможно, — объяснял он мне, потягивая кофе. Настоящий и очень хороший кофе, а не подделку какую-нибудь вроде икры. — Или невозможно, или неэффективно. А действовать надо, и по-другому — нельзя. Группа нелегалов будет существовать именно для таких действий.
— На общественных началах? — поинтересовалась я хлебом насущным.
— На валютных! — рассмеялся он, и я не стала задавать вопроса об источнике финансирования. Меньше знаешь — крепче спишь. Спросила о другом, гораздо более важном:
— А что будет делать Багира?
— Багира, как всегда, будет работать на самом острие иглы. В логове врага.
И вот с тех самых пор, раньше — реже, а в настоящее время все чаще, я снова становлюсь Багирой. Только теперь не в Югославии и не в Прибалтике, а в своем родном Тарасове. Но вряд ли мне от этого живется легче или безопасней…
Под грохот дверей и рев двигателя автобус медленно отвалил от остановки и с солидной уверенностью влился в поток транспорта. Я оказалась среди густой толпы, движущейся в обоих направлениях, рядом со своим домом.
На каждом шагу попадались нужные магазины, в которых можно отыскать многое для качественного пополнения продуктовых запасов, разнообразие которых, как это известно любой настоящей хозяйке, всегда оставляет желать лучшего. Торопиться было некуда, поэтому я позволила себе увлечься и попала к дому только после того, как зажглись фонари вдоль улиц и на домах, над подъездами. Довольная результатами экскурсии, загруженная сумками, я поднялась на свой этаж и, переведя дух, занялась поисками ключа. А когда он оказался наконец в замочной скважине, услышала сзади негромкий мужской голос:
— Юлия Сергеевна Максимова, это вы?
Любой человек, каким бы он ни был, дернется от неожиданности, когда на полутемной и, что главное, пустой лестничной клетке вдруг окликнут его по имени.
— А вы кто? — спросила я у невысокого, средних лет мужчины в серой замшевой куртке, стоявшего поодаль, на ступеньках лестницы.
— Серж, — представился он. — Я от Серова.
Все! Я стала Багирой при первых звуках этой фамилии. Багирой, которая во что бы то ни стало должна продолжать вести себя как можно более естественно.
— Серж от Серова, красиво! — усмехнулась я, с порога забрасывая сумки в темную прихожую и притворяя дверь. К себе домой я этого субчика не приглашу. — А от какого, позвольте узнать, Серова?