Рядом с Матвеевым, размахивая винтовкой, бежал Монастырев. Вот он почему-то высоко в воздух подбросил свою винтовку и как-то боком стал падать.
«Опять ранен», — подумал Матвеев, на ходу стреляя из автомата.
Немцы пытались задержаться и яростно отстреливались, но вновь и вновь откатывались под натиском атакующих.
— За мной! За мной! — кричал Матвеев, стремясь ни на мгновенье не дать врагу передышки.
Еще несколько усилий, еще несколько десятков шагов — и будет занят второй ряд траншей. Скорей! Не надо останавливаться, хотя дыхания уже не хватает и сердце так ужасно колотится.
Вдруг Матвеев увидел перед собой двух немцев. Он на секунду остановился и, размахнувшись, бросил в них гранату. Раздался грохот. Он почувствовал вдруг какие-то тяжелые, резкие толчки. Быть может, это были удары его сердца? Матвеев хотел поднять руку, чтоб взять автомат, но не смог.
«Неужели я ранен?» — подумал он и еще быстрей побежал в гору.
Снова на правом фланге раздалось громкое «ура». Стройный, красивый Бондарев, с расстегнутым воротом гимнастерки, стремительно бежал впереди бойцов, увлекая их за собой.
На какое-то мгновение Матвеев залюбовался его отвагой.
Он снова попытался поднять руку, рука не поднималась. На мгновенье у него закружилась голова, потом он обнаружил, что лежит на земле.
Сержант Карху тревожно склонился над ним. Матвеев крикнул ему:
— Скорей наводите мост!
— Мост уже наведен, — ответил сержант, подзывая рукой санинструктора.
— Уже наведен, — тихо повторил Матвеев и посмотрел в сторону реки. Но ничего не увидел, глаза его закрылись, и он потерял сознание.
Матвеева внесли в палатку дивизионного госпиталя. Сестра заботливо укрыла его одеялом, поправила подушку и пошла к выходу.
Матвеев приподнял голову.
— Сестра… не уходите, — сказал он.
— Вам что-нибудь нужно? — спросила она.
— Да… Мне нужно узнать… выяснить… чем все это кончилось.
— Лежите, лежите, — сказала сестра, положив свою руку ему на голову. — Ведь вы же серьезно ранены.
— Куда я ранен? — спросил Матвеев.
— Вы ранены в плечо, пулей, И голове вашей немного досталось.
Теперь только Матвеев обнаружил, что голова у него перевязана и что смотрит он одним глазом.
— А глаз что? — спросил он с ужасом.
— Глаз не тронут, — ответила сестра. — Немного лоб и ухо… Лежите, лежите, прошу вас…
Сестра вышла, но вернулась через несколько минут и подошла к койке другого раненого. Матвеев взглянул на нее. Она была невысокого роста. Темные волосы выбивались из-под белой косынки. Лицо у нее было красивое, строгое, несколько смуглое или загоревшее.
Матвееву захотелось поговорить с ней, и он спросил ее:
— Сестра, значит, с глазом все хорошо?
— Глаз не тронут, — строго повторила она. — Скоро снимут повязку.
Несколько раз в этот день сестра входила в палатку, и Матвеев всякий раз, даже с закрытыми глазами, знал, что она здесь. Он знал это по шелесту ее халата и по ее тихим шагам.
Вечером она подошла и спросила, как он себя чувствует.
— Отлично! — радостно воскликнул Матвеев, стараясь приподняться. — Вот только плечо чертовски болит.
— А вы лежите спокойней, не шевелитесь, — сказала сестра и снова ушла.
«Она могла бы пожелать мне спокойной ночи», — подумал Матвеев.
Следующий день не принес никаких перемен. Снова болело плечо. После перевязки Матвеев неподвижно пролежал на своей койке почти до вечера, и, может быть, оттого, что он так спокойно лежал, сестра не подходила к нему, даже когда он обедал.
Под вечер Матвеев сказал ей капризным тоном ребенка:
— Сестра, поправьте мне подушку. Я же сам не могу.
Сестра поправила подушку, и тогда Матвеев спросил:
— Как вас звать, сестра?
— Ирина, — тихо ответила она.
Но разговор снова не получился.
Один легко раненный офицер попробовал было заговорить, но она сказала ему:
— Потом, потом поговорим…
— Когда же потом?
— Вот поправитесь, тогда и поговорим.
— Нет, это неправильно, — запротестовал офицер.
— Это почему же?
— В задачу медицинской сестры входят и разговоры, чтоб облегчить нашу участь.
Раненые рассмеялись. Улыбнулась и сестра.
Матвееву все больше и больше нравилась эта скромная девушка с большими грустными глазами.
Он старался не думать об Ирине, но мысли его снова обращались к ней.
Шли дни, тихие и однообразные. Сестра по-прежнему была молчалива и сдержанна. Только однажды, подойдя к Матвееву, она сказала: