Путешествуя по дорогам северной Финляндии, то и дело встречаешь добротные крестьянские дома, окна и двери которых заколочены досками. Видишь поля, которые не обрабатываются. Часть таких полей принадлежит уже не крестьянам, а иным владельцам, покупающим и продающим участки не для землепашества, а для различных промышленных акционерных обществ.
Меняется экзотический пейзаж полей Кайнуу, среди которых раньше возвышались аккуратные красные домики с белыми наличниками и белыми оконными рамами, с колодцем-журавлем во дворе. Новые здания землевладельцев стоят теперь на более далеком расстоянии друг от друга, но зато они крупнее — двухэтажные, покрашены в желтый или белый цвет. Чаще, чем в былые годы, встречаются заводские трубы, электростанции на берегах реки Оулу, готовые и строящиеся школы, больницы, индивидуальные однотипные домики рабочих. Берега застраиваются дачами состоятельных владельцев. Закон о священности частной собственности охраняет их до такой степени, что никто посторонний не может даже причалить к этим берегам без разрешения хозяина.
Народ Кайнуу по-настоящему трудолюбивый, исключительно честный, очень гостеприимный, дружественно настроенный к нашей стране. Нам довелось быть в гостях у мэров городов, руководителей муниципалитетов, разных обществ, фирм, просто частных лиц. Конечно, сердечность хозяев была вызвана стремлением дружить с Советской страной, скромными представителями которой мы были. В Кайнуу, как и по всей Финляндии, у нашего народа много друзей, разных по своим взглядам. Одни с восторгом следят за социалистическим строительством в нашей стране, борются за воплощение ленинских идей у себя на родине. Другие дружелюбно относятся к нам, но хотят продолжать и укреплять существующий у них строй и образ жизни. У третьих для дружбы имеются деловые расчеты: они убедились, насколько выгоднее торговать с Советским Союзом, чем воевать.
А общее для всех финнов то, что они с большой надеждой смотрят на наши народы, на наше государство, на партию коммунистов Советского Союза, как на основной оплот мира на земле.
Перевод Э. Тимонен.
МОЙ РОДНОЙ СЕВЕР
НА СКАЛИСТЫХ БЕРЕГАХ
Энгозеро… Амбарный… Боярская…
Поезд ненадолго задерживается на этих маленьких станциях, и снова за окнами вагона скалы, болота, лесные озера. Хилая сосенка, зацепившись за скалу, упрямо тянется вверх. Но тщетно! Ей никогда не быть настоящей высокой сосной. Тучи ползут низко-низко. Они напоминают сказание о гиганте, который пробирался на север: он зашел так далеко, что между небом и землей ему пришлось ползти на четвереньках. Да, здесь кажется, будто небо придавило к земле и сосны, и скалы, и пристанционные постройки.
В одном из вагонов поезда мужчина средних лет, с заросшим щетиной лицом, одетый в поношенную офицерскую шинель, держа на коленях маленький потертый чемодан, уныло, тревожно смотрел в окно. Куда забросила его судьба?..
Скоро станция Лоухи, где он должен выходить. Лоухи значатся даже в Большой Советской Энциклопедии. В Лоухах имеются промышленные предприятия, правда, местного значения, но все же промышленные… Отсюда недалеко леспромхоз, куда едет пассажир. Его маленький чемодан терся не в одной камере хранения, не в одном общежитии под койкой, а видавшая виды шинель не раз служила ему одеялом в пассажирских вагонах разных направлений.
На станции Лоухи поезд остановился среди штабелей дров и бревен, обступивших железнодорожное полотно. За ними на восточной стороне виднелись голые скалы, на западной — однообразные постройки, а дальше — болото, мелкий лес. И это поселок городского типа!
До леспромхоза, оказывается, надо добираться на автобусе — шестьдесят с лишним километров. Но дорога хорошая. И снова непрерывной лентой за окном автобуса тянутся скалы, болота, маленькие озерки, перелески. Ощущение такое, что машина идет на подъем, а лес становится все выше и стройнее. Но на полпути он вдруг превратился в сухостойник, в большинстве своем без вершин, с уродливо торчащими сучьями. Ему на смену тянулись молодые березки и ольшаник, местами угадывались заросшие травой траншеи. Проехали каменную арку, по обеим сторонам которой на пьедестале стояли заржавевшие орудия. Да, конечно, здесь шли бои.
Кестеньга. Бросаются в глаза контрасты: поля — это видно — обрабатывались веками, а дома все новые, ни одного старого. Но, приглядевшись, наш пассажир (будем называть его так) различил в зарослях ивы и крапивника обуглившиеся бревна. Понятно: деревня была сожжена дотла.