— Спасибо, — услышал он вдруг знакомый голос.
— Ирина! — крикнул он.
Но тут машина резко рванулась вперед, и они, вскинув руки, невольно обнялись.
— Ирина! — повторил Матвеев, вглядываясь в ее лицо.
— Николай! — тихо промолвила Ирина, целуя его.
Наконец Матвеев спросил ее:
— Значит, ты ко мне ехала?
— Нет, нет, — ответила она. — Я и не знала, что ты здесь. Вероятно, в нашей дивизии большие потери — нас, нескольких медсестер, позавчера направили сюда… — И, немного помолчав, она добавила: — Но ведь меня послали временно. Командир медсанбата сказал, что ваша медсестра ранена легко и он через две недели отзовет меня.
— Там увидим, — сказал Матвеев и, восторженно вглядываясь в лицо Ирины, добавил: — Какое счастье, что ты со мной!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Низкий, темный барак, стоявший в стороне от других бараков, заключенные называли «лазаретом» Тамары Николаевны.
Сыпной тиф удалось ликвидировать, и теперь в «лазарете» лежали лишь тяжелобольные или получившие ушибы и увечья на работе. Все больные лежали тихо, не стонали и почти не разговаривали. Они безмолвно глядели в потолок, лежа на голых досках нар. Умирали больные так же тихо, не жалуясь.
Вот уже вторую неделю среди них находился старик Шабалин. Во время взрыва в тоннеле его поранило осколком камня. Рана уже затянулась, но потеря крови была велика, и теперь старик умирал, изнуренный голодом и побоями, которые так часто обрушивались на него.
Он готовился к смерти, как и все здесь, тихо, стараясь поменьше затруднить этим других. Но сегодня старик неожиданно заговорил. Вернее, он бормотал, не стараясь, чтоб его слушали.
— Да, укатали сивку крутые горки. Не думал я, что буду когда-нибудь в таком слабом состоянии. Нехорошо умираю. Беспомощно кончаю жизнь. Не так задумывал я расставаться с миром. Хотел полным счетом рассчитаться со злодеями. Взамен этого только однажды смазал им станок кислотой…
— Все-таки смазал кислотой? — заинтересовался сосед.
— Смазал однажды. Но разве этого достаточно за все их злодейства? И вот, умирая, сожалею теперь, что не сделал больше…
Сосед ничего не ответил, а старик, помолчав, снова забормотал:
— И еще об одном сожалею… Сына своего Григория не видел более трех лет… Хоть бы одним глазком взглянуть на него… Но это уже невозможно… Так и околею, не повидав его… И об этом жалею больше всего…
— А ты переписывался с ним?
— Получил одно письмецо в сорок первом году двадцать седьмого августа. Писал — представлен к двум наградам. Но больше от него ничего не имел. И решительно не знаю, что с ним.
— Так ты бы написал в его полк.
— Писал. Ответили — ранен и отбыл в госпиталь.
— И оттуда он тебе не писал?
— Наверно, писал. Да в наших местах сражения начались. Я уехал к родственникам жены, но и оттуда пришлось уйти. Не знаю, где он и что с ним. Быть может, погиб на фронте…
Шабалин долго молчал. Потом с грустью сказал:
— Хотя бы дождаться прихода своих!
— Если б тебе хорошую еду, ты бы в день поднялся, — проговорил сосед. — И духом бы не пал.
— Духом-то я не пал, — забормотал Шабалин. — Это я что-то так, капризничать начал. Это у меня бывает временами. Пройдет…
Собеседники замолчали. В «лазарет» Тамары Николаевны зашел лагерфюрер, или, как здесь его называли, «главный врач». Он нередко посещал «лазарет» в сопровождении своего адъютанта. И всякий раз, приходя, «осматривал» больных, чтоб поскорей выгнать их на работу. Он часто говорил Тороповой:
— Не вздумайте держать тут лентяев. Для них у меня единственный путь — со скалы в пропасть. Это наиболее гуманный способ лечения. И не только в дни войны, но и в мирное время я бы с ними одинаково поступал.
Сегодня, явившись в «лазарет», лагерфюрер, подойдя ближе к Шабалину, сказал Тороповой:
— Этому хватит лежать. Для простого русского мужика достаточный срок, чтоб поправиться. Пусть он завтра выйдет на работу.
Тамара Николаевна возразила:
— У него нет сил подняться. Он не сможет работать.
— Тем хуже для него, если он не может больше работать. У нас не санаторий.
Лагерфюрер ушел. Лида подошла к матери. За это время Лида похудела, вытянулась и стала очень похожа на мать. Ей шел уже шестнадцатый год.
Тамара Николаевна сказала дочери:
— Есть только одно средство вернуть к жизни старика: сделать ему переливание крови. Но где взять кровь?