— Камрады, пожар! Спасайте камрадов, которые внутри остались!
Подбежав к окну, он плеснул в горящий барак немного воды и вновь закричал:
— Спасайтесь, камрады!
Полицейские поощряли Митю криками и советами:
— Давай еще воды!.. Беги в помещение и вытаскивай оттуда наших… Скорей, ведь там остался начальник команды…
Митя кинулся в барак. Клубы дыма охватили его. Сквозь дым он вдруг увидел пьяное и ненавистное лицо начальника полицейской команды. Пошатываясь и задыхаясь, начальник ощупью шел к выходу. Митя двумя руками с силой отпихнул начальника назад. Тот упал и остался лежать на полу без движения. Кто-то дико закричал за спиной Мити:
— О-о! Так ты…
И один из полицейских, выхватив пистолет, в упор выстрелил в Митю.
Вскоре к горящему бараку подошел лагерфюрер. Полицейские, протрезвев, жались друг к другу, страшась глядеть на разгневанное начальство. Не в их интересах было говорить, что произошел поджог, поэтому они сказали лагерфюреру, что пожар возник по неосторожности русского полицейского Кедрова, который и погиб в огне, как жертва своей халатности и беспечности.
Торопова вернулась в свой «лазарет» с полным ведром продуктов. Никогда еще не приходилось ей получать от Мити такого количества драгоценной пищи.
Накормив больных, она сделала переливание крови Шабалину. Лида, готовясь к этому, торопливо говорила, как бы утешая свою мать:
— Нет, мамочка, ты не думай, мне ничуть не страшно. Ничуть…
Старик Шабалин был совсем плох и безучастно относился ко всему. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, по временам бормоча:
— Сыночка бы мне увидеть… Гришу…
Но вот переливание крови было закончено — Шабалину ввели полстакана крови. Старик продолжал лежать не двигаясь. Он, кажется, заснул.
Мать уложила Лиду на нары и заботливо укрыла ее своим пальто. Легла рядом с ней, обняв ее.
На дворе поднялся ветер. Он жалобно гудел в трубе и стучал в стену куском разбитого ставня.
Лида не могла уснуть. Она вдруг спросила мать:
— Мамочка, как ты думаешь — папа наш жив?
— Он с заводом на Урал уехал. Успокойся, девочка…
— Но ведь он хотел на фронт пойти. Помнишь, как он говорил? Наверно, он на войне сейчас.
— Не знаю, девочка, ничего не знаю… Спи…
Неожиданно в окнах барака блеснул свет. Вот он засверкал ярче и ярче. Вероятно, где-то пожар. Больные зашевелились на нарах. Тамара, выбежав из барака, вернулась растерянная. Тихо сказала:
— Полицейский барак горит. — И, склонившись к Лиде, добавила: — Неужели это Митюшка сделал?
Больные, ковыляя, подошли к окнам. Но из окон «лазарета» не было видно барака. Виднелось лишь яркое зарево, и доносились крики, вопли и треск горящего сухого дерева.
Шабалин поднялся с нар. Неуверенно шагая, он подошел к окну и забормотал:
— Вот… началось возмездие… Теперь недолго ждать… Теперь уже скоро придут наши…
В окнах барака стало темнеть. Зарево исчезло. Черный дым поднимался к небу. Пожар, видимо, утих.
Больные снова улеглись на нары. Тамара, еще крепче прижав к себе Лиду, молчала. Лида сказала матери:
— Но ведь, может быть, это и не Митя поджег? А если Митя, то никто, может быть, и не узнает, что это сделал он. Тогда они ничего с ним не сделают…
— Не знаю, ничего не знаю…
— А почему ты плачешь?
На темных нарах неспокойно ворочался Шабалин. Во сне или наяву он шептал:
— Все получится как следует быть…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Капитан Ларинен получил назначение в дивизию, которая сейчас находилась в Восточной Пруссии.
Дорогой Вейкко с любопытством поглядывал по сторонам.
За рекой показался какой-то незнакомый город.
— А где же граница? — спросил Вейкко.
Шофер, улыбаясь, сказал:
— Граница будет в Берлине.
Ларинен усмехнулся:
— Да нет, я имею в виду бывшую границу с Восточной Пруссией.
— Да вот бывшая граница. — Шофер показал рукой на реку, которая осталась уже позади.
На берегу желтела доска, прибитая к столбу. На доске было написано по-русски: Германия.
Подъехали к городу. Какие странные дома. Узкие высокие окна. Крутые крыши с острыми куполами. Узкие улочки. Как все это не похоже на Карелию и на Россию.
В городе не было ни одного уцелевшего окна. На месте сорванных вывесок колыхались кумачовые плакаты: «Здесь начинается логово фашистского зверя», «Если враг не сдается, его уничтожают».
Шофер, обернувшись к Ларинену, спросил его: