Однако Карху не удалось закончить речь. Медсестра Аня принесла гитару и стала играть на ней. Все бойцы, перед которыми Карху держал свою речь, окружили Аню.
К ним подходили и бойцы из других подразделений. Пришли люди и из Масельгской дивизии. К Ларинену подошел знакомый ему учитель Суриков — снайпер.
Суриков спросил:
— Помните сержанта Кябелева? Он теперь младший лейтенант и награжден орденом Ленина. Он тоже сегодня придет. Хочет побеседовать с вами.
— А Куколкин где же? — негромко спросил Ларинен.
— Придет попозже. Отдыхает, ведь он теперь не так проворно шагает, как прежде.
Майор Зайков запел свою любимую «Вниз по матушке по Волге». Голос у Зайкова был мощный, красивый. Многие стали подпевать ему.
Когда песня замерла, Зайков признался бойцам:
— А ведь я, друзья мои, впервые пою за четыре года.
Матвеев разыскал Ларинена, усадил его рядом с собой и, волнуясь, стал сбивчиво рассказывать об Ирине.
— Как я жалею, Вейкко, что ты не видел ее. Она тебе очень понравилась бы… Невысокого роста, темные глаза… Умница, каких я до сих пор не видел. И кроме того — золотое сердце…
Майор Зайков подошел к собеседникам и, положив руку на плечо Ларинена, сказал ему:
— Сам не знаю, Ларинен, почему я тебя полюбил. Уж не за твою ли молчаливость?
Ларинен ответил, улыбаясь:
— Ты лучше скажи мне, почему тебя солдаты любят?
— Не знаю, любят ли они меня, но если любят, то, вероятно, за то, что я сам солдат. Не гляжу на них сверху вниз. И стараюсь быть справедливым. А для солдата справедливость — это, брат, самое первое дело.
Появился Бондарев и протянул Зайкову банку консервированных фруктов и бутылку коньяку.
Зайков усадил Бондарева рядом с собой, поблагодарил за подарок, но пожурил:
— Такого парня, как ты, надо бы хорошенько отхлестать ремнем за все провинности. Да так отхлестать, чтоб шелковый стал. Быть может, после войны я и произведу эту экзекуцию. Ну, а пока займемся другим. Для начала попробуем твоего коньяку — выпьем за наш марш по Восточной Пруссии.
Принесли четыре кружки, наполнили их. Понадобилась пятая — сержант Карху, увидев Ларинена, подошел к ним.
Принесли пятую кружку, и, чокнувшись, они выпили.
Карху, приняв позу оратора, хотел было произнести речь. Но тут снова подошла Анечка со своей гитарой, и речь Карху не состоялась.
Поздней ночью пришел приказ по дивизии — принять участие в последнем штурме.
Саперный батальон вместе с другими подразделениями покинул берег моря и двинулся к Одеру.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Стояла мучительная жара. Синее небо над горами пожелтело от пыли. Пыль поднималась из тоннелей и, казалось, заполнила всю вселенную.
Внезапно из горного ущелья налетел ветер. Воя и грохоча, прокатился он по крышам дощатых бараков. Двери лазарета распахнулись, и в помещение ворвался ветер, неся песок, клочки сена, обломки сухих веток и сосновой коры. Сверкнула молния. Вверху загрохотало. Эхо в горах подхватило этот грохот, и он долго слышался над лагерем.
Ветер утих, и ливень ударил по крышам. Потоки воды потекли по нарам и по полу.
Грозы и ливни повторялись здесь часто, но никогда еще они не достигали такой силы. Провода были порваны, и многие столбы повалены. Деревья, доски, куски толя и листы кровельного железа загромождали двор.
А начальник лагеря, надсмотрщики и конвоиры как будто и не замечали беспорядка, произведенного бурей. Они ходили мрачные, не обращая внимания на заключенных и даже не заставляя их чистить двор.
Среди заключенных прошел слух, что на запад по шоссе катится бесконечная волна беженцев на машинах, повозках и просто пешком.
Весь день ворота лагеря оставались запертыми. Заключенные, ходившие на работу, уже после завтрака вернулись в бараки. В тоннелях работала только первая смена, вторая смена так и не дождалась команды строиться. Люди сидели на нарах и дремали.
Вечером распространилась весть о том, что высшее лагерное начальство упаковало свои вещи и уехало. Надсмотрщики и лагерные полицейские в тревоге бегали по всей территории. По обеим сторонам колючей проволоки ходили усиленные патрули. Постовые поглядывали то на дорогу, то на бараки и горячо спорили о чем-то между собой.