Наступила ночь. Изнуренные голодом и длительной непосильной работой, люди не могли все же усидеть на месте. Прохаживаясь у бараков, они с опаской останавливались, вслушиваясь в тишину ночи. С дороги доносились порой крики, гул автомашин. В горном ущелье шумел ветер, а заключенным казалось, что это грохочут танки на асфальтовой дороге.
Прошло еще два дня. Вечером части заключенных приказали выстроиться на оппельплаце. Офицер войск СС коротко пояснил, что все они направляются в другой лагерь, где будут лучше кормить.
Потом офицер добавил:
— За попытку к бегству в пути мы будем пристреливать на месте. — И для большей убедительности он помахал в воздухе своим пистолетом.
Однако в строю оказалась лишь небольшая часть заключенных. Это были главным образом женщины. Здоровых и крепких мужчин оставили в лагере для оборонных работ.
Солдаты повели колонну по шоссе.
По пятам заключенных шли бежавшие от войны австрийцы. Они шли торопливо, стараясь обойти пленных. На дороге образовалась давка. Сгрудились легковые машины, лошади, повозки и ручные тележки. К утру все перемешалось. Теперь заключенных можно было отличить в толпе только по номеру на рукаве и той неторопливости, с которой они двигались вперед.
Тамара Николаевна и Лида шли рядом, все более замедляя шаг. Лида шепнула матери:
— Мама, уйдем… спрячемся в горах…
— Нет, не теперь, а потом, в темноте, — тихо прошептала мать, однако заключенные, шедшие рядом, услышали эти слова и одобрительно закивали головами.
Узкое шоссе все время извивалось вдоль склона горы. С одной стороны возвышалась отвесная гранитная скала, с другой — была глубокая пропасть, на дне которой, по-видимому, протекала горная речка.
«Вся Австрия одинакова… — подумала Тамара, вспоминая лагерь, в котором они провели чуть ли не три года. — Только бы дотянуть до ночи…»
Когда стемнело, нетрудно было «заблудиться» в толпе гражданских беженцев и свернуть на обочину дороги, где многие отдыхали или закусывали наспех. Труднее было решить, куда идти. Человек десять мужчин и женщин плелись за Тороповой. Все это были слабые, больные люди. Тамара знала, что они доверяют ей и ждут ее сигнала или приказания. Надо было принять решение. Но куда идти? Торопова решительно свернула влево по боковой дороге. Люди последовали за ней.
Но эта дорога вновь привела их к пропасти. Мост через нее был уже наполовину разобран, и на его месте остались одни железные балки. Ошеломленные люди остановились, со страхом поглядывая на зиявшую внизу бездну.
— Что же теперь делать? — вздохнул кто-то за спиной Тамары. — Ведь теперь так близко…
Человек недоговорил, что именно «близко», — за этой пропастью, возможно, их ждала свобода.
«В самом деле, что делать? — задумалась Торопова. — Незаметно вернуться в колонну и, как баранам, бежать от своих или остаться здесь, где нас найдут и расстреляют? Нет, попробуем перейти по этим балкам».
Колени у нее дрожали, когда она храбро ступила на узкую железную балку. Внизу было темно, далекий шум, как стон, доносился оттуда. Казалось, что железные балки качаются от этого жалобного стона.
— Не смотреть вниз, идти вперед! — скомандовала она чуть дрогнувшим голосом. — Лида, не отставай от меня, дай руку!
Всего надо было сделать двадцать или тридцать шагов… Нет, теперь уже не казалось, что балки качаются под ногами. Балки прочно лежали на гранитных опорах.
Люди перешли на другую сторону обрыва. Некоторые, впрочем, не перешли, а переползли и, собравшись вместе, стояли возбужденные и ошеломленные, не веря еще в свое спасение.
Вдали раздавались бесконечные гудки автомобилей, шум моторов, грохот повозок и шорох бесчисленных шагов медленно бредущих по шоссе людей. Тороповой хотелось крикнуть громко, во весь голос:
— Мы спасены!
Когда женщин и больных мужчин увели из лагеря, люди, оставшиеся за колючей проволокой, стали поджидать отправки на оборонные работы. Однако за ними не приходили. Никто сейчас не брал на себя смелость открыть ворота. Теперь уже не заключенные боялись своих тюремщиков, а тюремщики страшились заключенных. Охрана покинула горы, и часовые ходили только по внешней стороне проволочного заграждения. Число полицейских и надсмотрщиков с каждым днем заметно уменьшалось — иные бежали, а иные валялись уже на дне бездны, куда их сбрасывали заключенные.
Старик Шабалин, несмотря на перенесенную болезнь и возраст, был оставлен в лагере: ведь он даже и сейчас много сильнее тех, которых увели из лагеря.