Матвеев нашел в сарае пожарный насос. Четыре человека стали качать его, и в каждое помещение было подано столько воды, сколько требовалось для уборки.
Таким же способом помыли лошадей и колеса повозок.
Больше всех волновалась и бегала Аня. Ей хотелось поскорей выяснить, где будет находиться медпункт.
Но наконец и этот вопрос был разрешен к полному удовлетворению Ани, которая объявила бойцам:
— Теперь уже окончательно решено, что вот в той угловой комнате будет медпункт.
Матвеев сказал Ане:
— Нужно проверить кухню и кладовки. Я осмотрел их — они, по-моему, удовлетворительны. Но, быть может, многоуважаемая медицина будет другого мнения?
— Я тоже проверила. Ничего, подойдут, — ответила Аня.
К полудню была оборудована столовая. Стены ее украсили картинами. На столах стояли весенние цветы, пол был устлан коврами.
— Ну и Анечка у нас! — восклицали солдаты, забывая о том, что и картины и ковры принесли сюда они сами, только цветы собрала Аня.
После обеда объявили отдых. Ларинен поднялся на верхний этаж, чтобы тоже хоть немного отдохнуть. Пол был еще мокр после уборки, и запах сырого дерева напомнил Вейкко субботние вечера в родной семье, в Карелии. Из большого окна, в котором не хватало двух стекол, тянуло свежим воздухом. Тихо колыхались тюлевые занавески. Над ними виднелся кусочек синего неба, на котором облака то вспыхивали, обагренные солнцем, то темнели, как темнеют угли в очаге, готовые вот-вот погаснуть.
Ларинен не мог уснуть: лишь только он закрывал глаза, ему вновь слышалось цоканье копыт, фырканье усталого коня и бесконечное громыхание повозок по асфальтовой дороге. Он открывал глаза — в комнате было тихо.
Наконец Вейкко задремал. Но его разбудил треск полевого телефона. Он полежал еще минуту и лениво протянул руку к телефонной трубке. Начальник политотдела вызывал его вместе с Зайковым в штаб дивизии. Ларинен встал и, позевывая, стал натягивать сапоги.
В кабинете подполковника в мягких креслах сидели командиры полков и отдельных батальонов со своими заместителями. Ларинен посмотрел на подполковника. Ему нравился этот бодрый и всегда подтянутый человек. Он казался значительно моложе своих лет, и лицо его светилось почти мальчишеской улыбкой. Новый китель был хорошо выглажен, до блеска начищенные новые сапоги слегка скрипели.
— Ну, как вы устроились? — спросил он, поглядев на Ларинена.
— Отлично, товарищ подполковник, — ответил Ларинен. — И если у вас завтра найдется свободная минута, то мы были бы рады пригласить вас на чашку чая.
— На чашку чая? Ну, вряд ли мы успеем чай пить, — усмехнулся подполковник. Он присел к столу и торжественно начал:
— Мы собрались сюда, чтобы побеседовать о серьезных делах. Нам нужно спешить. Мы уже получили боевое задание и сегодня в час ночи выходим. Скоро прибудет командир дивизии, даст указания о порядке движения и о ближайших боевых задачах…
В час ночи саперный батальон покинул место стоянки. Шел дождь. Сначала он хлестал в лицо маленькими холодными каплями, потом внезапно полил как из ведра. Закутавшись в плащ-палатки, солдаты шли молча, позевывая нервной зевотой, какая бывает у человека, только что поднятого с постели.
Молчал и Матвеев. Зато Шалун был совсем в ином настроении. Он бил копытами по асфальту дороги и то и дело тревожно ржал. Конь Ларинена, Скакун, насторожив уши, спешил на голос своего боевого сотоварища, не обращая внимания на натянутые поводья. Ларинена всегда забавляла дружба этих боевых коней. Вот и сейчас, опустив поводья, Ларинен дал коню самому выбрать для себя дорогу среди темноты, окружавшей его.
Когда Ларинен догнал Матвеева, лошади успокоились и пошли рядом.
— О чем грустишь? Соскучился по Ирине? — спросил Вейкко.
Матвеев пробурчал что-то в ответ. Разговор не вязался.
Ларинен плотнее закутался в плащ. Ничего нельзя было различить кругом, кроме дороги, слабо блестевшей в темноте. Слышно было лишь, как тяжело шагали солдаты и как грохотали колеса повозок на выбоинах.
— Теперь ночь на седьмое мая? — спросил вдруг Матвеев.
— Да, — коротко ответил Вейкко.
— Ну, стало быть, в такую же ночь, я сидел в палатке у Ирины, — задумчиво проговорил Матвеев.
Теперь Ларинен пробормотал что-то в ответ. И снова разговор прервался.
Они долго ехали молча, погруженные в раздумье. Молчали и все вокруг.
Неожиданно сержант Бондарев запел:
Его звонкий голос перекрыл грохот повозок и цоканье копыт.