Вокруг было тихо и пусто. Ускоряя шаги, Вейкко направился к Дому культуры. Концерт давно окончился, всюду было темно, и только в одной комнате горел свет. Постояв на крыльце, Вейкко с тяжелым сердцем побрел обратно, мысленно подыскивая самые горькие слова, которые он бросит в лицо Ирине. Довольно, хватит! Он уже не маленький, чтобы его водить за нос! Вейкко пошел быстрее, чувствуя в себе достаточно решимости окончательно выяснить отношения с женой.
Зажигая свет в комнате, он увидел на комоде коричневую сумочку, которую Ирина обычно носила с собой. Не раздумывая, он открыл ее, хотя прежде никогда этого не делал. Он имел право знать все. Даже случайно забытая записка могла объяснить многое.
Никакой записки Вейкко не нашел. Но это не уменьшило его подозрений, а только усилило их. Значит, Ирина опытна, она не хранит в сумке ничего, что могло бы выдать ее.
На крыльце послышались знакомые шаги. Он поспешно присел на диван и взял газету, стараясь скрыть свое волнение.
Почти неслышно отворилась дверь, и в комнату вошла Ирина. Не поднимая головы, Вейкко искоса взглянул на нее.
— Концерт только что окончился? — спросил он, взглянув на часы.
— Нет, уже часа два тому назад, — поколебавшись, ответила Ирина и подошла к зеркалу.
Если бы она сказала «да», ему было бы легко начать разговор и высказать все, что накипело на душе. А теперь оставалось лишь ждать, что она сама скажет. Но она не собиралась ничего объяснять, а лишь проговорила:
— Я, пожалуй, выпью чаю. Ты хочешь?
Вейкко отрицательно покачал головой. Ирина налила чаю и села за стол.
— Где же ты была так долго?
— Было небольшое совещание у директора Дома культуры. На концерте присутствовали двое из Петрозаводска. Возможно, кто-то из наших поедет туда выступать.
Ирина говорила рассеянно. Ее мысли были заняты чем-то другим. Вейкко молчал. Он и сам видел, что в кабинете директора горел свет.
И все же во взгляде Ирины и во всех ее жестах было что-то необычное. Встретив взгляд мужа, она всякий раз опускала глаза. Наконец Вейкко отложил газету, подумал с минуту, хотел сказать что-то и, не найдя слов, опять промолчал. Свет от лампочки золотил пушистые волосы Ирины. Ее лицо оставалось в тени, и большие темные глаза казались еще темнее. Он так внимательно разглядывал ее, что уловил легкое биение пульса у нее на виске. Вся она, как прежде, близкая и родная, и только в больших задумчивых глазах затаилось что-то чужое.
— Ну что? — ласково спросила Ирина. — Что ты так смотришь на меня?
Он смущенно опустил голову и медленно провел ладонью по столу, словно смахивая с него хлебные крошки, потом спросил нерешительно:
— Ирина, ты что-то скрываешь от меня?
Ирина посмотрела на него с такой грустью, что он готов был раскаяться в своих словах.
— Я ничего не скрываю, Вейкко, — тихо сказала она. — Но ты… пока не спрашивай ни о чем, обещай мне.
Он еще раз смахнул со стола воображаемые крошки и, спрятав руки под стол, сдавил их коленями. Ему хотелось получить прямой ответ, но в глубине души еще теплилась надежда, что Ирина успокоит его. А теперь нужно было принимать все так, как есть.
— Мне пока еще нечего скрывать, — добавила Ирина.
Этого «пока» она могла бы и не говорить, если бы хоть немного жалела его.
Чуть погодя Ирина сказала:
— Меня проводил до ворот один из петрозаводских. Ты его не знаешь.
— И вам было весело? — невольно вырвалось у Вейкко.
Ирина усмехнулась:
— Я спела ему:
— Что это за песня? — Вейкко вопросительно поднял голову.
— Та самая, которую каждый хор на каждом концерте исполняет. Как будто у нас нет больше песен.
Вейкко с усилием улыбнулся. Он почувствовал натянутость в шутке Ирины. Да и сама она опять задумалась о чем-то своем. Потом вздохнула и, словно отгоняя ненужные мысли, встала из-за стола, сняла туфли и присела на диван рядом с мужем, подобрав под себя ноги.
— Вейкко, подай мне шаль, — попросила она.
Он заботливо укутал ее и стал перебирать пальцами край платка. Ирина взяла его за руку и тихо сказала:
— Подвинься ближе.
Он придвинулся. С минуту они сидели молча. Затем Ирина, высвободив руку, погрузила ее в жесткие волосы мужа. Он сидел не шелохнувшись, чувствуя нежную прохладу ее руки. Ему было так хорошо, что он не хотел задавать никаких вопросов. Вейкко был готов простить своей Ирине все на свете.
Она стала тихо напевать: